«Если», 2007 № 03 (169) - [52]

Между прочим, между «Хребтом дьявола» и «Лабиринтом Фавна» существует и прямая связь, а не только идейная. Дело в том, что выросшие исполнители главных детских ролей из «Хребта дьявола» играют также и в «Лабиринте…» — в эпизодических, почти массовочных ролях безымянных партизан. Скорее всего, здесь дель Торо не просто предложил сняться старым знакомым. Видимо, так он нам намекает на судьбу тех мальчишек из «Хребта…», что уходили из сгоревшего интерната в неизвестность.

«Лабиринт Фавна» также собрал сонм всевозможных призов, но главным для режиссера стало, пожалуй, то, что просвещенная публика Каннского фестиваля 22 минуты стоя аплодировала после окончания просмотра фильма. Вот это — действительно успех.

Похоже, Гильермо дель Торо перенимает принципы Стивена Спилберга — снимать фильмы «через один». Один — для кассы, один — для себя. Поэтому, после того как будет закончен сиквел «Хеллбоя», режиссер готов взяться за новый сложный проект — экранизацию «Хребтов безумия» Говарда Лавкрафта. Перенести лавкрафтовскую стилистику на экран — на это, возможно, способен сейчас лишь он один.

Дмитрий БАЙКАЛОВ

ФИЛЬМОГРАФИЯ ФАНТАСТИКИ ГИЛЬЕРМО ДЕЛЬ ТОРО

1987 — «Геометрия» (Geometria); 1993 — «Кронос» (Cronos); 1997 — «Мутанты» (Mimic);

2001 — «Хребет дьявола» (El Espinazo del Diablo/The Devil's Backbone);

2002 — «Блейд 2» (Blade II); 2004 — «Хеллбой» (Hellboy);

2006 — «Лабиринт Фавна» (El Laberinto del Fauno/Pan's Labyrinth);

2008 — «Хеллбой 2: Золотая армия» (Hellboy 2: The Golden Army).

ПРОЗА

Александр Силецкий Антраша

Бросить все к чертовой матери, убраться куда-нибудь подальше — вот что донимало Колокольникова уже долгое-долгое время.

И однажды ему повезло: нежданно-негаданно его направили в командировку.

Он наскоро сложил дорожную потрепанную сумку, улыбнулся прощально родимому дому и отправился… Куда?

Этого он и сам не знал — просто ехал в командировку, и все. Взял билет куда-то там — и полетел…

Командировка — не заветная веселая экскурсия, и близко к сердцу принимать цель путешествия, ее конкретный смысл — в наше безалаберное время роскошь, без которой можно смело обойтись.

И попал он в небольшой, невзрачный городок, оставшийся вдали от главных транспортных магистралей, вдали от так называемых культурных центров, — короче, милое сердцу Колокольникова захолустье.

«Что ж, — подумал он, — можно сказать, повезло. Никто меня не знает, и я не знаю никого. Дел-то совсем мало — управлюсь быстро, пары суток хватит за глаза… Это лучше всего, когда попадаешь в место, куда больше никогда не вернешься. А помнить будешь долго…»

Странное дело, совершенно непонятно почему, им владела смутная, но неотвязная надежда, что уж вот теперь-то, с этого момента, и начнется, по сути, новая, на все прежнее не похожая жизнь…

День был чудесный.

Весеннее солнце припекало землю, обнажая и любовно оглаживая ее.

Городишко тихий, чистенький, вероятно, ничуть не изменившийся с тех пор, как кто-то заложил на былом пустыре первый кирпич первого дома. Или вбил первую сваю деревянного фундамента, на котором предстояло возвести бревенчатую крепкую избу…

Вот разве только памятника первооснователю на главной площади покуда не поставили. А может быть, наоборот — уже рачительно снесли…

В таких местах подобное не выглядит проблемой. Впрочем, как и многое другое…

Здесь любые, самые крутые перемены — только повод для серьезных и тягучих обсуждений, как бы выводящих в бесконечность то, чему на самом деле в этом мире отведен весьма короткий срок.

А вечные проблемы, как известно, не волнуют: они есть — и вроде бы их нет…

Похоже, так и здесь…

Старые фасады, слегка обшарпанные и по-особому, почти по-человечески брюзгливые, точно лица ветеранов на групповом фотопортрете; ровные, не очень широкие, но и не слишком узкие улицы, обсаженные тополями; и тротуары с ложбинками посередине — люди ведь всегда предпочитают по центру ходить, вот и вытоптали каменную тропу.

Милый городок…

Все здесь в некотором роде торжественны и чуточку чопорны, а взгляды их — ну просто удивительны: ничего не обещая, они вместе с тем ожидают всего, спокойно и даже, может быть, немного деловито.

Просветленная обреченность…

Жутковато и смешно.

«Вот ведь оно что… Вот куда я попал!.. Место, где нельзя всерьез надеяться, страдать… немыслимо всерьез чего-то опасаться…»

Эта внезапная мысль поразила Колокольникова, и он долго еще как вкопанный стоял, удивляясь, на углу пустынного перекрестка.

Потом он пожал плечами и, сунув руки в карманы, двинулся неторопливо вдоль выцветших фасадов, вдоль рядов тополей, навстречу неведомому, которое было как будто бы всюду, а в общем-то — нигде.

Приближался вечер — судя по прогнозу погоды, мутный и неласковый, однако Колокольников все слонялся улицам, вышагивал, вглядываясь в витрины, в лица прохожих, пытаясь проникнуться духом, ритмом этого дальнего от всех центров уголка, но что-то мешало ему, не давало расслабиться, и тогда вдруг смятение охватывало его, он терялся, путался в собственных мыслях и ощущениях и принимался метаться по тротуарам, словно маятник — взад-вперед, взад-вперед, — точно замерзший бездомный пес, и день казался бесконечным и тягучим, будто праздничная речь, а в голове зудела, билась странная, назойливая, пакостная жилка: «Ну что я тут? Командировка ведь лишь повод, маскировка… И если не здесь, то где еще?… А что, собственно, здесь? Что может быть еще?»