«Если», 2005 № 08 (150) - [26]

— Вы хотите, чтобы он вас оплакивал?

Ему вовсе незачем знать, что, исчезая посредством нескольких шагов, Мардж оказывается далеко за городом, в уединенном и, что греха таить, каком-то волшебном месте. Пока она выберется оттуда, Полынь пройдет.

— Что вы хотите для себя, если приведете Люция невредимым?

— Я хочу знать имя Дома, ответственного за мое появление на свет. Почему-то мне кажется, что у Шиповника есть возможность выяснить это. Согласны?

— Там намного опаснее, чем здесь. Вы не боитесь?

— Нет, — она усмехнулась якобы презрительно.

Под его защитой она ничего не боялась. И это была ловушка — главная причина, почему Марджори не могла исчезнуть, сделав несколько шагов.

* * *

— Кто-нибудь видел сегодня хоть одного дракона? — пропыхтел я, перебираясь через завал. От мороси все было мокрым и скользким, огня из-за дождя было мало, зато много дыма, от которого чесались глаза и першило в горле. Рука уперлась в мягкое, и я в ужасе отдернул ее. Думал — труп, но это оказалась просто рваная телогрейка. — Куда они все подевались?

— Драконы, — задумчиво сказал Альбин, — никогда не признавали Полынь. Они мирные, мудрые существа, способные существовать вне современного социума. Идея взаимного истребления кажется им порочной… Наверное… Поймите меня правильно: на самом деле никто не знает драконов. Мы используем их как транспорт, и гражданских прав у них нет только потому, что они не удосужились за них бороться, пока другие делили пирог. Во всяком случае, они всегда улетают, когда приходит Полынь, и пережидают ее в Холмах. И слава Силам, потому что выступи они на одной из сторон или даже против всех, согласованно — один день разрешенного бесчинства разрушил бы всю цивилизацию.

— Да, но без них мы можем только пешком топать, — возразил Рохля. — Кто как, а я бы не возражал, чтобы меня подбросили.

— Те, кто штурмует цитадели, тоже не отказались бы от поддержки с воздуха. Один огнедышащий дракон сметет со стены защитников за пару секунд, и никакие чары не помогут. На драконов, к слову сказать, чары не действуют.

Улочка извивалась в ущелье доходных многоквартирных домов: стекол в нижних этажах почти не осталось, но кое-где была вставлена фанера или повешены тряпки. Ноги путались в барахле, выброшенном из верхних этажей, а фонари на черных чугунных ногах возникали из дымной завесы так внезапно, что я каждый раз вздрагивал. Завал в начале улочки свидетельствовал, что тут погромщикам оказали сопротивление. А тишина и кажущееся запустение — что ждут второй волны. Когда в одной из верхних квартир загремели кастрюли, мы от неожиданности вжались в стену. Тот, кто кастрюли эти уронил, струхнул, должно быть, почище нашего.

— Кто ее вообще придумал, Полынь?

— Эльфы, — буркнул я, — кто ж еще? Палата лордов одобрила. Но меня терзают смутные сомнения, что они одобрили гнусный орочий проект исключительно из соображений межрасовой справедливости. Если они на это пошли, то лишь потому, что сами его и придумали, и мысль эту, как зерно, бросили в благодатную почву.

— Зачем бы эльфам делать это? Основной удар в них же и приходится…

— Причины были, — ответил Альбин. — Главное, это, конечно, понижение градуса классовой напряженности. В городе сонм орков. Их переписи не точны, и хотя большинство их вроде бы где-то работает, всегда есть какая-то люмпен-масса, готовая закипеть. Ну так пусть покипит. Суток, как выяснилось, хватает: в самый раз, чтобы разграбить магазины и растащить добычу по логовам. Так сказать, утишить пролетарскую душу чувством безнаказанного всевластия. Армия и полиция в это время как бы не существуют: их вмешательство только закольцует конфликт. Полынь — это нечто вроде катарсиса. Вроде бы без правил: на первый взгляд, можно все. На второй — существо, волокущее домой мешок соли и окорок, знает, что когда часы пробьют полночь, из «отпуска» выйдут те, кто сильнее его. Некто, имеющий право сказать: побаловали и хватит. На вашем месте, коли уж вы ищете первопричины, я особенно отметил бы моральное превосходство того, кто явится после.

— Да, это вполне в духе эльфов, — согласился я. — Сильный может обидеть слабого, а слабые кучей умотать сильного, чтобы у всех, кто выживет, проснулась совесть.

— Никто не любит эльфов. С чего вы взяли, что эльфы не отвечают взаимностью?

— Я люблю эльфу, — сказал Рохля. — Пойдемте, поговорим с тем, кто там жестянками кидался.

Заглянув в темный подъезд, мы начали подниматься по лестнице.

— Тебе не откроют, — предупредил я.

— Дверь вышибу, — беспечно откликнулся он. — У меня — Полынь.

За нужной нам дверью двое — мужчина и женщина — орали друг

на друга что есть мочи, но стихли, стоило нам постучать. Женщина что-то сказала.

— Сама отпирай, — огрызнулся муж. — Нашла дурака!

— Или вы сами откроете, или потом будете чинить дверь, — сказал Дерек. — Есть вопрос, а на лестнице я говорить не привык.

Обычный полицейский борзеж, когда нет ордера. В большинстве случаев срабатывает. В мозгу у обывателя любой расы крепко сидит, что вот придет кто-то, имеющий право, и спросит с тебя.

Нам открыли.

А они оказались молодые: наверное, снимают жилье, пока нет денег на собственный домик. Оба люди. Парень серенький, в очках, из категории язвительных интеллектуалов. Клерк, наверное. Несвежая майка, треники. Впустил нас и сел в сторонке, оседлав стул. А у девчонки, между прочим, свежий синяк под глазом. Кто-то ломится в чужие двери утолять жажду крови, а кто-то разбирается между собой, в комнатенке с продавленным диваном. Чужим здесь и взять-то нечего. Ни один посторонний не поймет, как они друг дружку ненавидят. Он растоптал ее жизнь, она ежедневно пьет его кровь. На кухне полно немытой посуды, и битые тарелки на полу в луже не то соуса, не то супа. Полная пепельница окурков, при взгляде на которую Альбина чуть не стошнило.