«Если», 2005 № 01 (143) - [40]

Алла погасила свет, который ей мешал, и мы валялись на диване тихо-тихо, чтобы свет не мешал мне. И почти все было хорошо. Почти — потому что мне очень хотелось смотреть в ее глаза, дышать в ее ушко, любоваться ее потрясающими бровями и волосами, которые обычно в полумраке слегка растворялись и потому приобретали совершенно сказочные формы.

Но ничего этого больше не было. Я вслепую тыкался ртом в ее нос, лоб, подбородок, а перед моим взором от края до края был совершенно иной мир — чудовищный, багровый, пульсирующий. Нелепыми механизмами в суставах вертелись кости, а изредка из суставных сумок вылетали красные искры. Острые углы извивающихся позвонков напоминали хребет обглоданной рыбы. Ребра шевелились, как пальцы гигантского костлявого кулака, то сжимая сверкающие мешки легких, то приотпуская. Сердце стучало громко, как молоток, и быстро, как мигалка на милицейской машине. А на переднем плане шевелились скомканные в кучу мотки шлангов, бугристых подушечек и пузырей. В желудке плескался чай, бился как прибой на море, высекая искры. По кишечнику двигались слизистые комки бутерброда, а между ними сновали поблескивающие пузырьки… Может, все это и было моей Аллой, женщиной, девушкой, девочкой, и, наверное, мне бы удалось в конце концов убедить в этом свой разум. Но убедить в этом мужской организм было невозможно.

— Что-то не так? — Алла вдруг замерла и приподнялась.

Я промолчал.

— Ты меня не хочешь… — пробормотала она. — Ты меня больше не хочешь…

— Очень хочу! — соврал я. — Просто я так сегодня устал…

— Что-то не так со мной? — спросила Алла с утвердительной интонацией.

— Что-то не так со мной! — заверил я. — Со мной! Что ты хочешь? Ты хочешь выработать во мне мужской комплекс? Чувство неполноценности, да?

Алла зашевелилась, змеей выползла из-под меня и нервно села на диване, натянув одеяло по самые плечи.

— Ты меня любишь? — спросила она. — Честно?

— Люблю.

— Врешь.

— Нет.

— Я чувствую… — она вдруг всхлипнула. — Я чувствую, что стала тебе противна!

— Да нет же! Нет!!! — крикнул я.

— Поклянись, что я тебе не противна!

— Не противна!

— Поклянись! Скажи: я клянусь, что ты мне не противна!

— Я клянусь, что ты мне не противна… — пробарабанил я.

— Чем клянешься?

— Да всем клянусь! Алла, что ты делаешь? Зачем ты это делаешь? Зачем?!

— Я чувствую… — она нервно вдохнула. — Так надо… Лучше уж так, раз и навсегда… Поклянись чем-нибудь святым!

— Святым!

— Святым для тебя. Что для тебя святое? Любовью нашей поклянись!

— Алла, ты взрослый умный человек! Физик! Тебе не пятнадцать лет! Что же это за детский сад? Где логика? Если б я тебя не любил, я бы поклялся нашей любовью в чем угодно!

— Тогда поклянись жизнью своей матери… — вдруг твердо отчеканила Алла.

— Извини, но такими вещами я не клянусь никогда, — ответил я, прикусив губу.

— Все ясно… — она принялась растерянно шарить по дивану в поисках трусиков и лифчика. — Какая же я дура… Поверила… Ослеп… Звуковой глаз… — Она опустила босые ноги на пол, яростно пнула под шкаф попавший под ногу бугристый шарик и с омерзением выдала: — Картошка!!! Телефон мой записывал!

Я завернулся в одеяло, но оно просвечивало насквозь. Алла умолкла, вышла в коридор и оттуда лишь нервно поблескивала синими искрами шуршащего плаща.

«Жж… Жжж-ж-жиииииии!» — ярко вспыхнула молния на одном сапоге, и кровавым маяком зло ударил в пол каблук. «Щ… Щщщщ-щ-щ-щииии!» — полыхнула молния на другом сапоге, и снова блеснула злая вспышка кровавого каблука. Я знал, что останавливать ее бессмысленно. Защелка входной двери искрилась долго и нервно, но в итоге поддалась. Радиоактивной зеленью пронзили коридор лучи дверных петель. А затем в прихожей что было сил полыхнул красный пожар — яркий огонь ворвался в комнату, опалил пространство и растворился, глухо поворчав из дальних углов. И где-то там, на лестнице, забились кровавые маяки каблуков, отсчитывая ступени с предпоследнего этажа на первый.

Гейтс

Я лежал, не думая ни о чем. Мне хотелось спать, хотелось есть, хотелось выпить злосчастную бутылку водки, но больше всего хотелось вот так вот лежать в абсолютной тишине — не двигаться и не думать. И некоторое время мне действительно казалось, что мир хоть на чуть-чуть обрел покой и порядок. Не знаю, может, я бы так и заснул…

Но в какой-то момент этажом выше появились сосед и соседка. Похоже, вернулись из гостей. Долго болтались в лифте, долго сверкали ключом вокруг замочной скважины. Затем долго и ярко снимали ботинки и шлепали по полу босыми ногами, а между ними носилась и цокала их дебильная собачка.

Пошатавшись по квартире, эти две толстые немолодые туши врубили музыку, да так, что раскатистое «гумс-гумс» я мог расслышать даже собственными ушами. Музыка полыхала сквозь перекрытие и освещала заодно и этаж подо мной. Впрочем, они так делали нередко, но только раньше мне это было безразлично. Зато теперь я понял, для чего они врубают музыку. Оказалось — из пуританских соображений, специально для соседей. Чтобы заглушить скрип своей поганой раздолбанной кровати.

Лучшего обзора придумать было нельзя — прямо надо мной оказалась ярко освещенная арена. Из угла комнаты, как два прожектора, ее освещали грохочущие колонки — ровным контурным светом. А подиум подсвечивался скрипящей во все стороны кроватью — она вспыхивала, выстреливала, искрила и напоминала праздник фейерверков. Ну а посередине этого праздника бултыхались две жабы с неровными и колыхающимися, как у студня, краями. Зрелище было, прямо скажем, уродливое. Господи, ну зачем? Зачем мне это знать? Ведь мне была симпатична эти пухлая пара соседей сверху — простоватые, но улыбчивые и доброжелательные. Я их и видел-то раза два в жизни и думать не думал о них ничего плохого. А теперь как я им буду в глаза смотреть?