«Если», 2004 № 06 (136) - [114]

На первый взгляд, напрашивается сравнение с романом Михаила Успенского и Андрея Лазарчука «Посмотри в глаза чудовищ». Гумилев и Лорка — фигуры равновеликие. На самом же деле романы столь же различны, как и оба поэта. Гумилев — офицер, путешественник, практически супермен, бросивший вызов тоталитарной власти. Лорка — рафинированный эстет нетрадиционной ориентации, без сопротивления раздавленный такой же тоталитарной властью.

Лорка выжил, но мозг его оказался разрушен. Когда герои встречаются спустя несколько десятилетий, Лорка — городской сумасшедший. Он не помнит, кем был когда-то, а его спаситель не силен в поэзии и так же не может ему ничем помочь. Однако волей случая они вновь попадают на место расстрела, и память, судя по всему, к Лорке возвращается. Не в силах выдержать груз пережитого, поэт бросается бежать со всех ног, и герои теряют друг друга. Лишь спустя несколько лет спаситель поэта узнает, с кем его свела судьба — в городе празднуют юбилей Федерико Гарсия Лорки, и все стены увешаны его портретами. Герой пытается поговорить с исследователями жизни и творчества Лорки, но вскоре понимает: информация о том, что поэт, может быть, еще жив, не нужна тем, кто сделал себе имя на его смерти…

Надо сказать, что финал кинокартины более оптимистичен — там герои остаются вместе.

Андрей Щербак-Жуков

Александр ГРОМОВ

ПЕРВЫЙ ИЗ МОГИКАН

Москва: ACT, 2004. — 416 с.

(Серия «Звездный лабиринт»).

8000 экз.

________________________________________________________________________

Новая книга московского фантаста продолжает его антиутопию «1000 и один день» о мире безраздельно господствующих женщин. Сюжет основывается на том, что главный герой, пленник пришельцев, находит выход из ловушки и обретает сверхспособности к перемещению в пространстве. По части того, как написан роман, никаких возражений быть не может. Текст сделан ярко, талантливо и профессионально. Оригинальных языковых и сюжетных находок — множество.

А вот само содержание, скорее всего, вызовет немалые споры. Громов из тех писателей, которые говорят правду, даже если правда горька и неудобна. Фантаст умеет заставить как следует задуматься над серьезной проблемой — и предупредит, и растревожит… Сейчас многие пишут о войне полов, это, можно сказать, журналистская мода. Громов написал об этом жутко. Не о порхании вокруг модной темы речь, а о том, какие опасности грозят человечеству в случае абсолютного доминирования одного из полов. Мир, где правят женщины, не голодает, он упорядочен и хорошо помыт. Но и безжалостен одновременно. Более того, еще и неспособен к развитию… Одна из ключевых сцен романа — тактическая операция женского спецназа, подавляющего бунт мужчин. Иными словами, кровавая бойня. И сам финал романа — вряд ли стоит пересказывать его в рецензии — страшен.

И я задумался: быть может, есть темы, которых стоит избегать даже самому честному и умному писателю? Быть может, кое-что должно быть закрыто? Не исключаю того, что Г ромов окажется прав. Но если и так, сама тема войны полов проходит рубежом неприязни через многие семьи и кампании. Не лучше ли говорить о возможностях мира, гармонии, взаимного дополнения полов? Ведь каждый высказанный вслух сценарий худого будущего вызывает слишком много боли в настоящем…

Александр Громов — один из лучших социальных фантастов нашего времени. Но я всем сердцем желал бы увидеть иной финал его романа.

Дмитрий Володихин

САКРАЛЬНАЯ ФАНТАСТИКА 5.

Сборник

Москва: Мануфактура, 2004. — 536 с.

2150 экз.

________________________________________________________________________

Лично для меня понятие «сакральная фантастика» началось с публикаций, в которых одни критики пытались обосновать концепцию нового литературного, направления, другие — подвергнуть ее сомнению. По правде говоря, я и сам с симпатией и надеждой отнесся к зарождающемуся течению. Наконец-то, думалось мне, атеистический по форме жанр возвращается к своему природному началу — осмыслению сакрального Чуда, богоискательству. Ведь именно таковой была протофантастика, таковы были фантастические повести Гоголя, Булгакова, Зайцева и даже Мережковского.

Что ж, с позиции литературной критики сборник, вероятно, удовлетворит вкусы читателей интеллигентной прозы. Но в данном случае куда важнее не состав книги, а его художественная, эстетическая задача, соответствие заявленной авторами Идее. По мере чтения мои оптимистические ожидания таяли, оставляя в душе осадок «литературоведческого недоумения».

Лишь Д. Трускиновская и С. Алексеев смогли приблизиться к пониманию сакральности в литературе. Что касается прочих повестей сборника, то они выглядят «притянутыми за уши» к концепции. И дело не в том, что плохо написаны. Как раз в большинстве случаев мы имеем дело с грамотными сочинениями, в которых есть и вкус языка, и занятные сюжеты. Однако той «изюминки», о которой твердят теоретики направления — ЧУДА, — в них не наблюдается даже после пристального прочтения. Традиции сакральной (духовной, мистико-теософской) прозы в русской литературе давние и устоявшиеся. Авторы рецензируемого сборника с ученической старательностью попытались соответствовать Идее, но ведь от многократного упоминания слова «Бог» с большой буквы и мистических закономерностей в судьбах героев текст, простите, сакральнее не становится. Редкая способность ощущать недоступное человеческому сознанию явление Чуда превращала формально реалистические рассказы Зайцева или Платонова в образцы Высокой Фантастики — мистически загадочной, сакральной. К сожалению, этой способности у авторов сборника рецензент не заметил.