«Если», 2003 № 11 - [110]

Процессы эти в достаточной мере объективны и неизбежны. Без борьбы нет движения вперед, и ничто так быстро не устаревает, как новое. В традиционных сюжетных жанрах тоже происходят перемены. Разве на фантастику не влияет эстетика Голливуда и комиксовое мышление? На стыке журналистики, современного фольклора и литературы возникла таблоидная фантастика, заполняющая страницы желтоватых еженедельников историями об НЛО, вампирах, проклятиях колдунов и разнообразных бытовых чудесах. Практически все эти короткие истории сочиняются специально для привлечения читателя. А потом из них вырастают «Секретные материалы».

В эпоху Жюля Верна и Герберта Уэллса фантастика была чтением для интеллектуалов, понимающих, что такое электричество, и способных оценить полет писательской мысли. И Алексей Толстой, когда писал «Аэлиту», даже не подозревал, что его роман когда-нибудь может быть отнесен к развлекательному массовому чтиву. В те времена масскультовские книги имели вид тощих брошюрок, а примитивное содержание всех этих «Ников Картеров» было ориентировано на людей, окончивших два класса церковно-приходской школы. Ликвидация неграмотности повысила качественный уровень массовой литературы, но привела к тому, что в конце тысячелетия Татьяна Толстая уже не рискнула назвать свой роман фантастическим.

Особенно впечатляюще выглядит эволюция обратного порядка: Виктор Пелевин, начинавший как чистый фантаст, становится все большим реалистом. Если в «Чапаеве и Пустоте», романе насквозь постмодернистском, и содержание, и герои существуют по законам фантастики, то в «Generation П» фантастические эпизоды выполняют вспомогательную роль. И, наконец, в новом романе «Числа» фантастика полностью замещена сатирическим гротеском, поскольку именно этот прием позволяет адекватно воплотить замысел автора.

Фантастика и детектив благодаря своей массовости скомпрометированы в глазах интеллектуального истеблишмента, впрочем, как и классический реализм. В первую очередь, именно уходом от реализма как формы вообще, а не только от его социалистической и критической разновидностей, объясняется интерес мэйнстрима к приемам фантастики. А дружественные критики изобретают тонкие термины и эвфемизмы: славянский магический реализм, метафизический реализм, постструктурализм и т. п.

Тенденция между тем уже просматривается — мэйнстрим, широко используя приемы жанровой литературы, сращивается с масскультом, образуя некую пограничную литературную зону, получившую условное наименование «высокая беллетристика». Это и не массовая литература, но уже и не Большая литература. И это явление обусловлено изменениями в социальной структуре общества — растет количество людей образованных, усиливается влияние электронных средств массовой информации, интернета и телевидения, в первую очередь. А поскольку растет платежеспособный спрос в данном секторе книжного рынка (образованные люди хорошо зарабатывают и много читают), то фантастических произведений, которые авторы и критики отказываются таковыми признавать, будет все больше.

Экспертиза темы

Как вам кажется, почему так называемая Большая Литература в последние годы довольно активно использует приемы и атрибуты фантастики? И главное: идет ли такое «внимание со стороны» на пользу самой фантастике?

Геннадий ПРАШКЕВИЧ:

Фантастика — всего лишь один из многих приемов литературы. Не большой и не малой, а вообще литературы. И литература всегда пользовалась этим приемом. И в библейские времена, и во времена шумеров. И в каменном веке.

«Одиссея», «Божественная комедия», «Дон Кихот», «Фауст», «Путешествия Гулливера», «Шагреневая кожа», «Портрет Дориана Грея», «Мастер и Маргарита», «Война миров», «Солярис»… Список можно длить сколько угодно, чего никак не сделаешь, говоря о фантастике, утверждающей самое себя — порою довольно агрессивно. Неважно, идет речь о «Кавалере Золотой Звезды» или об «Осколке Солнца».

Когда писатель с удовольствием соглашается с тем, что он только фантаст, что ему не важны герои, что сама любовь ему неинтересна (потому что будет мешать читателю, отвлекая его внимание от событий, связанных с прохождением центра Крабовидной туманности), что ему интересна именно тема (запрограммированные солдаты, говорящие жабы, умные компьютеры, самосдергивающиеся штаны), антураж (борт космического корабля, психо-оружие, затонувший город) и все такое прочее, он сразу выносит себя за ту незримую, очень подвижную грань, которая и определяет собственно литературу. Ведь истинная — не большая и не малая — литература использует все приемы, в том числе и фантастику, а чисто фантастика только свой, один-единственный, часто размытый, с люфтом на обе стороны. Поэтому сразу невооруженным глазом видно, чем отличаются, скажем, «Гиперболоид инженера Гарина» и «На востоке». И поэтому никому в голову не придет упрекнуть, скажем, Салтыкова-Щедрина в легкомысленности («Летел рой мужиков»). И никто не скажет, что особенное внимание братьев Стругацких к редкой профессии сталкера дает им возможность не отвлекаться на несущественное — например, на пронзительную любовь к подрастающей и все более дичающей девочке.