«Если», 2003 № 06 - [90]

— Меня зовут Уэлдон, — сказал он. — А вас?

— Называйте меня Зигмундом, — ответил я. — Мне нравится, как вы играете.

— Спасибо, — кивнул он, и его пальцы прибавили быструю вариацию к тому, что он играл: она прозвучала музыкальным выражением его благодарности. — Зигмунд… как Зигмунд Фрейд? Или Сигмунд — как трагический герой «Саги о Вёльсунгах»?

— Ни то, ни другое, — сказал я, поморщившись: образ трагического героя привлекал меня меньше всего. — Просто это имя означает «победоносный защитник»… Вижу, вы очень образованы.

Он пожал плечами.

— У меня хватает времени на чтение. Вам как будто понравилась последняя вещь?

— Очень, — согласился я. — Причем, по-моему, не мне одному.

Я заметил, как напряглись его плечи под тонкой рубашкой.

— О чем вы? — спросил он настороженно.

Один из тех, кто не любит выслушивать похвалы своим успехам.

— Вы играете свое? — ответил я вопросом на вопрос.

На секунду создалось впечатление, что он потерял ко мне интерес. Однако вскоре прозвучал ответ.

— Главным образом, — сказал он, в то время как его пальцы наигрывали мелодию, которая звучала отчужденно и высокомерно. И я не мог понять, то ли она адресована мне, то ли кому-то еще в баре, то ли просто указывает на его собственное эмоциональное состояние. — Иногда меня просят сыграть что-нибудь известное.

— Скажите, вы когда-нибудь записывали свою музыку, чтобы предложить продюсерам?

Этот вопрос заставил его посмотреть на меня внимательнее.

— А что? — спросил он. — Вы представляете какую-нибудь фирму?

Я покачал головой, грозные предупреждения загремели громче, требуя внимания. «Никаких подталкиваний, никаких подсказок, никаких изменений» — таковы были строгие правила наблюдателей во времени, а я вот-вот мог нарушить все три.

— Да просто поинтересовался.

— Ну да, — сказал он, и в его музыке появился оттенок гнева. Совершенно очевидно, он мне не поверил. — Думаете, я не замечал вас раньше?

Ого!

— Видимо, у вас отличная память на лица, — сказал я, решив придерживаться невинного недоумения. — Я хожу сюда всего лишь неделю.

— И неделю посещали «Бочонок Джека», пока я играл там, и неделю «Отто»… Разрешите, я попытаюсь угадать: вы исследуете Питтсбург в поисках безупречного пива?

Я поежился. Значит, он меня уже вычислил в какой-то день из тех полутора месяцев, в течение которых я неотступно следовал за ним по здешним злачным местам. Чего же стоит моя подготовка?..

— Ладно, поймали, — уступил я, быстро переходя к запасному варианту. — Мне действительно нравится ваша музыка.

— Настолько, чтобы следовать за мной повсюду?

— Настолько, чтобы переносить вот это, — сказал я, чуть приподняв бокал.

— И вам не надо возвращаться домой?

Я пожал плечами:

— Как и у вас, у меня достаточно свободного времени.

Минуту-другую он играл молча. Я вслушивался в музыку, пытаясь понять, что он думает, что чувствует. Но не услышал ничего, кроме нейтрального звукового фона для бара.

— И я не вижу смысла пытаться продать свои вещи, — сказал он наконец.

Я тщательно выбирал слова:

— Не понимаю, почему вы так твердо в этом уверены. В конце концов суть музыки в том, чтобы проникать в человеческие сердца. А ваша именно такая!

— Да, но в этом-то и проблема, разве нет? — ответил он с горечью.

— Она слишком уж личная.

— Разве это плохо? Много ли композиторов могут сказать, что их музыка обволакивает кого-то, как шелковая перчатка, сшитая на заказ?

Он нахмурился на меня.

— Что, собственно, это должно означать?

Я молча выругал себя.

— Ничего, — сказал я вслух. — Просто одна моя знакомая выразилась так, говоря о вашей музыке. Она тоже ваша поклонница.

— В таком случае она ничегошеньки о музыке не знает, — отрезал он, и рождающиеся под его пальцами звуки рассыпались жесткими диссонансами. Тут я заметил, что иные посетители начали оборачиваться в нашу сторону. — В каждый данный момент я способен творить только для кого-то одного. Точка.

— Ну ладно-ладно, — пробормотал я поспешно. — Я не хотел вас задеть. Извините.

Он угрюмо смотрел на клавиатуру, но я заметил, что неловкость начинает сглаживаться.

— Как-то я все-таки попытался предложить несколько вещей, — сказал он, и в музыке зазвучала тоска. — Я думал, что смогу помогать людям. Как…

— Как помогли этой брюнетке.

Он негодующе фыркнул.

— Ну да. Только мои опусы никому не понравились. Мне сказали, что они… короче, никто не взял их.

Я кивнул и отхлебнул пива. Я знал, что это не совсем правда. Один из пяти продюсеров, которым он посылал свои последние вещи, выразил интерес. Биографические описания Уэлдона Соммерса утверждали, что человек этот отличался импульсивностью и на стимулы обычно реагировал без промедления.

Вот на этой-то зыбкой почве и строился весь мой расчет. В ближайшие четыре недели в какой-то момент он внезапно снова изменит свое решение и отправит продюсерам произведение, которое в конечном счете навсегда перевернет его жизнь. Но если женщина, способная вдохновить эту песню, уже соприкоснулась с его жизнью, чтобы тут же из нее исчезнуть, то я пил скверное пиво без малейшего толка.

Взяв бокал, я сделал еще глоток. Дверь по ту сторону зала открылась…

И вошла она.

У меня перехватило дыхание, и я чуть не захлебнулся этим последним глотком. Она была совсем не похожа на голограммы, которые я изучал перед отбытием: белокурые локоны падали на плечи тусклыми безжизненными прядями, сияющее радостью лицо хранило выражение усталой безнадежности, юная спортивная фигура поникла от утомления: выглядела она на редкость неуклюже в синем платье и коричневом жакете.