«Если», 2003 № 06 - [105]

В каком-то смысле вся литература фантастична, поскольку поэт есть мифотворец. И всякий верующий писатель не может забыть о своей ответственности перед Богом, перед людьми, перед своей душой.

Далия ТРУСКИНОВСКАЯ:

На то нам и дан разум, чтобы читать Евангелие и теологическую литературу, и не просто читать, а осмыслять. Осмысление — это такой процесс, что возникают всякие неожиданные вопросы. Честный писатель, задав себе такой вопрос, не будет остроумничать, сталкивая евангельские цитаты, а потратит время на собеседование с серьезными книгами.

Не будем делить писателей на людей светских и верующих. Всякий верующий знает минуты отчаяния и безверия. Всякий атеист может прийти к идее Бога путем размышления, если уж не озарения.

Два примера. «Евангелие от Христа» португальца Жозе Сарамаго — роман с европейской известностью. Католическая церковь ополчилась против него, потому что Господь там — персонаж отрицательный. К тому же ближе к финалу страницами идет аргументация из учебника по научному атеизму. Очевидно, португалец только теперь дозрел до того, что все просвещенное человечество уже отбросило за ненадобностью.

Между тем линия, связанная непосредственно с Христом, довольно интересный психологический экскурс с фрейдистским уклоном. Сарамаго сочинил невольное предательство Иосифа, его смерть на кресте и по-своему подвел «историческую базу» под многие высказывания Иисуса. Неканонично — но тут мы имеем дело с честной попыткой понять и объяснить, сперва — себе, потом — другим. Тут — работа мысли, даже работа души, реконструирующей чувства и взаимоотношения. Если заблуждение, то заслуживающее снисхождения.

Другой пример — «провинциальный детектив» Б. Акунина «Пелагия и красный петух». Линия Мессии здесь — на уровне дешевенького НФ-рассказика 60-х, да еще мощная тень Булгакова над диалогами Пелагии с Мануйлой. А что же своего? А есть ли мысль? Размышление? Постижение истины? Есть скучный анекдот о том, как Иисус, войдя с петухом под мышкой в пещеру накануне того самого 14 нисана, вышел в начале двадцатого века в России, начал проповедовать, но мессианство пришлось не ко двору, и на Иисуса объявили охоту… Вот такая затея легла в основу детектива.

Тут Иисуса Христа изображал человек, которому веру заменил набор цитат и анекдотов. Он не понять пытался, а использовать.

По-моему, если тебе нечего вложить в уста Христу, кроме рассуждений кухонного диссидента, если ты знаешь о нем только то, что впопыхах вычитал в Четвероевангелии, — молчи, Бога ради. Не расписывайся в своей несостоятельности — как писательской, так и общечеловеческой.

То же, в принципе, касается прочих сакральных сюжетов. Не надо на них паразитировать, если сказать нечего. Появится, что сказать — все само собой образуется, и граница дозволенности тоже сама в голове возникнет. Есть же яркая и убедительная религиозная поэзия, есть Иешуа Га-Ноцри. Просто за право писать о Христе душа сперва должна заплатить, а это не всем нравится…

Кир Булычёв ПАДЧЕРИЦА ЭПОХИ

В 1989 году в альманахе «Хронограф» был опубликован очерк Кира Булычёва «Падчерица эпохи», вызвавший небывалый для литературно-критического исследования ажиотаж. Оно и понятно: очерк был посвящен самому неизученному, самому драматическому и неоднозначному периоду нашей фантастики — 1917–1941 годам. Сам Кир Булычёв в предисловии намекнул, что последует продолжение. Читатели постарше, конечно, помнят, как его ждали… Но, к сожалению, второй очерк не появился. Через годы автор вернулся к интересующей его эпохе, и с этого номера журнал начинает публикацию серии историко-литературных очерков о малоизвестных страницах отечественной фантастики. Обращаем ваше внимание, что это — не беспристрастные заметки критика, а историко-литературные наблюдения писателя.

Второе пришествие Золушки

Эти очерки я принялся писать лет пятнадцать назад, когда ослабла идеологическая хватка партии.

С надеждой я предположил, что появились шансы не только написать, но и издать честный труд по истории советской фантастики. Тем более, что подобного труда еще не существовало и на его месте зияло серое пятно, заполненное словесной ложью.

Редкие исключения в виде статей Всеволода Ревича или эмигрантской книги Л. Геллера «Вселенная за пределом догмы» были мало кому доступны. Запреты были столь всесильны, что даже в исчерпывающей библиографии В. Бугрова и И. Халымбаджи «Довоенная советская фантастика» отсутствовал Е. Замятин и не фигурировала повесть М. Булгакова «Собачье сердце». В том нет вины библиографов — трудов Замятина и Булгакова в советской литературе не числилось. А в первых рядах, как на первомайской демонстрации, шагали романы А. Казанцева, А. Беляева и А. Адамова. Вместо истории нам подсовывали наглую девку, как вместо биологии — средневековые суеверия.

Я хотел написать не только о книгах, но и о времени, об обществе, о судьбах писателей. Желал создать живописное полотно, а не сухо перечислять объекты исследования.

Придерживаясь в целом хронологических рамок, я делил повествование на тематические разделы — весь период был относительно коротким, даже для жизни одного человека — четверть века. Многие тысячи людей в нашей стране те годы провели в концлагерях.