«Если», 2003 № 06 - [103]

Для неофитов такие представления если не типичны, то вполне естественны, но ведь все это преподносится, как откровения посвященных!

В.К.: Но опять же — где примеры из нашей современной фантастики? (Я говорю именно о «теоцентричной» фантастике, а не о книгах, допустим, Перумова.) Кстати, в церковной среде отношение к фантастике как к литературному жанру довольно настороженное, и неофит, возжелавший проповедовать средствами литературы, скорее всего, обратится к реалистическому методу. Хотя лично мне такие неофиты-реалисты неизвестны. Зато мне известны авторы-реалисты, которых неофитами назвать никак нельзя. И они далеки от ваших упреков. К примеру, Максим Яковлев — писатель талантливый, но совершенно неизвестный вне церковной среды. Или ранние рассказы Николая Байтова, «Из записок «Прихожане» Ирины Поволоцкой.

М.Г.: В том-то и дело, что ваши примеры — из другой области. А здесь сам жанр диктует вполне благонамеренным авторам свои законы. Вот и стараются они закрутить сюжет потуже. В результате в «Золотом солнце» Д. Володихина и Н. Мазовой Бог не столько Единый, сколько самый «крутой».

В.К.: Это только с точки зрения героев — Малабарки и Ланина, которые не сразу и не вдруг начинают понимать, чем их новый Бог принципиально отличается от старых. Психологически такая их реакция совершенно естественна. Им еще предстоит понять, что Господь — не в буре, не в громе, а в тихом дуновении ветра.

М.Г.: Пока что они любят его потому, что он дает даром то, что у остальных богов надо выкупать. А в володихинском «Полдне…» ангелы и вовсе вооружаются гранатометами. В «Шарманщике» О. Марьина (Сб. «Сакральная фантастика» № 4) темные силы умиротворяются добровольной человеческой жертвой. В рыбаковском «На чужом пиру» уже действуют «враги народа», тайно доводящие лучшие умы России до состояния полного идиотизма.

В.К.: «На чужом пиру» — роман политический, но не теоцентричный. Мистика там играет откровенно второстепенную роль.

М.Г.: Ну, а кто тут его в пример приводил только что?.. Кстати, в этом смысле «Спектр» С. Лукьяненко — роман по-своему «богоискательский». Это редкий образец такта и именно теологической взвешенности. Его можно во многом упрекнуть, но только не в бестактности. Впрочем, есть и другие удачи…

В.К.: Можно назвать и повесть Владимира Хлумова «Прелесть» — необычная фантастика, по художественным особенностям во многом близкая к постмодернизму. Или повесть Далии Трускиновской «Ксения» о Святой Ксении Петербургской. Вспомним произведения А. Валентинова — «Овернский клирик», «Небеса ликуют», «Дезертир», «Ола». Эти романы, сделанные на материале реальной истории, действительно религиозная фантастика, вся пронизанная духовными исканиями и мистикой. Такое писать сложнее. Требуется не только глубокое знание истории, но и умение «минимизировать» свою фантазию, обращенную в сторону божественного.

М.Г.: Да. Как ни странно, лишние степени свободы вредны — и для «просто» фантастики, а для теоцентричной и подавно. Чтобы не наломать теологических и прочих дров, нужны какие-то ограничения, и если у автора нет ограничений внутренних, то срабатывают внешние — обусловленные, скажем, историческим правдоподобием, фактологией. Недаром основные удачи теоцентричной фантастики намечаются в основном в области мистико-исторического романа. Тот же Валентинов, Хаецкая, Елисеева…

В.К.: Заметим, все они — профессиональные историки. А профессия накладывает свои требования.

М.Г.: Тут как раз сочетаются и требования, налагаемые профессией, и требования, налагаемые фантастикой. А она (опять парадокс!) не меньше, даже больше, чем реалистическая литература, требует правдоподобия. Говорящие тюлени Хаецкой (в «Голодном греке») именно из-за того, что они вполне вписываются в рамки средневекового сознания, кажутся гораздо естественней володихинского спецназа Светлых Сил с базуками в руках… А с другой стороны — без «прорыва», отступления от канонов, не существует фантастики как таковой.

В.К.: Я бы так сказал: важно понять, что в фантастике является приемом, а что — сутью. Вся разница между теоцентричной и обычной фантастикой — в той границе, что разделяет явный авторский вымысел и авторскую картину мира. У Володихина ангелы и бесы — не вымысел, не прием. Это суть, он верит в реальность потусторонних сил. А вот то, что они с гранатометами бегают — это как раз вымысел (другой вопрос, удачный ли). Но если этого явного вымысла не будет, если автор будет писать только в рамках своих представлений о реальности, то выйдет произведение, которое к фантастике, строго говоря, уже не относится. Для самого автора и его единомышленников это будет реалистическим произведением, для всех остальных — мистическим. К примеру, небольшая повесть Ивана Шмелева «Куликово поле», где в обыденные реалии скромным, неприметным образом входит чудо: в 1920-х годах прошлого века, в разгар большевистских гонений, является и помогает людям преподобный Сергий Радонежский. И для верующих людей это не вымысел. Мы верим, что так бывает. А вот в говорящих тюленей, в ангелов с гранатометами или в цепочку параллельных миров («Кругов») — не верим. И если используем — то именно в качестве художественного приема. Порой удачного, порой — увы.