«Если», 2002 № 10 - [72]

— Уже в курсе. Меня — Александром.

Игнат попятился, оставив на полу прихожей опустошенные тапочки.

— У меня только одна пара, так что надевай. Или надевайте, если мы все еще на вы.

Я сбросил куртку, влез в теплые тапочки и прошел вслед за босым хозяином на кухню.

Тесноватое помещение с минимумом мебели. За окном с глухим низким гулом взлетали или садились самолеты, заглушая шум работающего холодильника. Часы на стене показывали неправдоподобное время, секундная стрелка нетерпеливо подпрыгивала на месте. Из трех растений, выставленных на подоконник, относительно жизнеспособным казался низенький кактус с седыми свалявшимися колючками.

Вот она какая, типичная писательская кухня.

Игнат развернулся от холодильника, выставляя на стол картонную коробку с помятой крышкой.

— Хочешь торта? У меня вообще-то вчера был день рождения.

— А… — Каким же должен быть день рождения, после которого остаются нетронутыми три четверти такого роскошного торта?

— Размышляешь, тактично ли будет спросить, сколько мне стукнуло? — по-своему истолковал мое молчание Игнат. — Тактично… Двадцать восемь.

— Поздравляю… — промямлил я, надеясь, что моя растерянность не бросается в глаза. На вид писателю, даже выбритому, трудно было дать меньше тридцати двух.

— Чай, кофе? — осведомился хозяин.

Я выбрал чай, воспользовавшись этой благоприятной возможностью, чтобы плавно перейти к интересующей меня теме.

— Кстати, чай… — немного волнуясь, начал я. — Хотя он, скорее всего, тут ни при чем… Позавчера, после проповеди… ну, того собрания, на котором мы познакомились…

В это время еще один самолет, начисто лишенный системы шумопонижения, стал заходить на посадку прямо над крышей писательского дома. Чтобы перекричать его, мне пришлось повысить голос. Это прибавило мне уверенности…

Этот «обреченный на память», этот уникум, способный, если не врет, процитировать целиком первую главу «Евгения Онегина» или, на выбор, перечислить названия более чем восьмидесяти сект и деструктивных культов, действующих на территории Московской области, — даже он не смог запомнить имя-отчество доброго самаритянина. Впрочем, писатель про себя именовал его «сектоидом», лидером секты.

— Если бы я был не фантастом, а мистиком, я предположил бы, что нам всем отвели глаза, — сказал Игнат, комментируя странный факт коллективной забывчивости.

Он выслушал мой рассказ с серьезным лицом, почти не перебивая. Спросил только, какие конкретно слова произнесла Маришка на мосту непосредственно перед «обесцвечиванием» (в этом месте писатель не то чтобы усмехнулся, но как-то странно дернул щекой), а сцену посинения уборщицы мне пришлось повторять дважды.

— Так значит, глаза тоже… — задумчиво произнес Игнат. — Вспомни, — попросил он, — она не пыталась как-то оправдаться, извиниться перед вами?

— Нет. — Я напряг память. — Только «уйдите» кричала. Умоляла оставить в покое.

— Глупо… — вздохнул писатель. — До сих пор, наверное, прячется в своей каморке, как крыса Шушера. Или, дождавшись темноты, добралась до дома и теперь рыщет по Москве в костюме джедая, разыскивает вас повсюду.

— Почему джедая? — не понял я.

— Чтоб лицо спрятать и руки.

Видение сгорбленной фигуры в черном плаще с низко надвинутым капюшоном явилось мне в кружочке остывшего чая. Фигура медленно ковыляла, опираясь на рукоять светового меча, черные провалы глазниц шарили по сторонам, выискивая кого-то… Я помешал ложечкой в чашке, прогоняя жутковатое наваждение.

— Да ну, — усомнился я. — Чего ей прятаться? У Маришки вот минут за двадцать все прошло… И бабулька эта… Божий василек… тоже небось давно оклемалась. Зачем ей нас разыскивать?

Игнат покачал головой.

— Время здесь ни при чем. Двадцать минут или сорок лет — без разницы… Ты хорошо помнишь, что сектоид рассказывал об очищении?

— Организма? — уточнил я и признался: — Нет. Плохо помню.

— Не организма, а души. Это тебе не мантра рэйкистов, избавляющая от запора: «Я легко и непринужденно расстаюсь с тем, что мне больше не нужно», — процитировал писатель. — Это всерьез… Очищение через покаяние. Покаяние и прощение.

— Ты хочешь сказать, что старушка…

Писательские усы весело встопорщились.

— Будет теперь гоняться за вами, как пиковая дама за Германном. Копирайт — Пушкин. И не успокоится, пока один из вас — вернее всего, тот, кто задал вопрос про сектоида и услышал в ответ неправду — не скажет ей: «Ладно, бабуль, прощаю! С кем не бывает…» В метро будет подстерегать, в подъезде под дверью стоять, по ночам сниться… — Игната явно забавляла ситуация.

А вот мне внезапно стало не смешно. Вспомнился вчерашний дурацкий сон, в котором синие губы тоскливо шептали: «Отпусти, сними с души грех», наполнился мрачным смыслом.

— Уже… — сказал я. — Уже снится. Но почему мне? Нам… Мало, что ли, других людей? Подойди к любому на улице, попроси прощения… К доброму самаритянину, например.

— Вот тут ты прав, — заметил Игнат. — Не во всем, разумеется, но в том, что касается сектоида. Уборщица несомненно знает его лучше, чем пыталась показать, это у нее на лице написано. Не исключено, что как раз сейчас она собирается нажаловаться своему наставнику на трех молодых людей, которые довели старую до греха и бросили. На твоем месте, имей я нужные связи, я попробовал бы проследить за ней.