«Если», 2002 № 03 - [14]

Направляясь к фуникулеру, я размышлял о Толтектекутли и его религии. Появление новых религий не считалось чем-то из ряда вон выходящим, особенно здесь, на юге, где мексиканские Тростники смешивались с местными Лягушками и устав священников был не так строг, как в долине Анахуак, у берегов Озер Мехико. Я что-то слышал о Тольтеке и его последователях, но считал это всего лишь очередным культом хуэтлакоатлей. Оказалось, что все гораздо сложнее и к тому же связано с грядущим концом цикла.

Если удача повернется ко мне лицом, я могу дожить до этого самого конца. Две растопыренные руки и один палец: ровно столько придется протянуть. Не Великий Цикл, когда вновь создается Вселенная, а самый меньший из великих, Бактун, или триста девяносто четыре с половиной английских года. Бактун тринадцать, Травяной Бактун. Время, когда мир, или людская его часть, традиционно разлетается в клочья и переделывается заново. Я никогда не изучал религии, тем более однодневные культы, но не мог припомнить, какой из них связывал до того хуэтлакоатлей с концом цикла.

Завершение каждого цикла приносило с собой самые разнообразные пророчества о конце света. Во времена императора Монтесумы они, казалось, сбылись, когда высадившиеся испанцы разожгли мятеж среди подвластных ему племен. Но испанцы склонились перед мощью Империи, и когда годы спустя пришли англичане, они выстроили Английский квартал не как завоеватели, а как мирные торговцы. Постепенно преемник Монтесумы, Монтесума Пятый, тот самый Император из знаменитой легенды, сумел вторично объединить Империю, и куда более надежно, чем до появления англичан.

Если не считать этих знаменательных событий, остальные концы циклов были довольно однообразными: обычная квота войн, эпидемий и восстаний. Ничего особенного. По крайней мере, так нам вдалбливали в школах для знати. Новый цикл начинался с разжигания священного огня на вершине Великой пирамиды на Главной площади, на берегах озер Мехико. Законность правления Императора подтверждалась, и жизнь шла своим чередом, почти не меняясь от цикла к циклу. Сменялись лишь неофициальные культы, по мере того, как обещанные прежними чудеса не свершались. Старые, дискредитировавшие себя, незаметно и тихо исчезали.

Оставив позади прежнюю жизнь, я обнаружил, что простолюдины относятся к подобным вещам иначе. Для них конец цикла означал коренное изменение, шанс восстановить мировое равновесие и, следовательно, облегчить долю бедняков.

Но все это лишь мечты. Даже здесь, на терпимом Юге, священники не посмели бы сеять семена мятежа или критиковать указанный Богами порядок вещей. Все же, откуда столь странное убеждение, что знакомому нам миру приходит конец? По-прежнему ли сильна Империя и бдителен Император? Зреет ли в стране недовольство, ходят ли бунтарские слухи, увеличилось ли количество преступлений? Не смягчились ли наказания? И так ли уж странно, что Тростники и Лягушки, знать и простолюдины и даже хуэтлакоатли могут быть слиты в нечто новое и лучшее не далее как в следующем цикле?

С этой мыслью я остановил водное такси, и велел везти меня по чрезвычайно шумным каналам обратно в Английский квартал.

Дядюшка Тлалок продержал меня в приемной почти четыре часа. Правда, докладывать было почти нечего, но не стоило возбуждать в дядюшке излишних подозрений относительно моей встречи с Толтектекутли.

Наконец он снизошел до меня, выслушал со скучающей физиономией и, не сказав ни слова, отпустил небрежным взмахом руки: верный признак, что он не слишком доволен. Не потрудившись прикончить последнюю порцию выпивки, я отправился домой. Дождь поливал, как из ведра, так что на этот раз на меня мочилось не менее трех миров.

Добравшись до своего многоквартирного дома, я обнаружил, что в вестибюле темно. Вещь вполне обычная. Газовый рожок в глубине помещения был старым, часто выходил из строя, и следить за ним считалось обязанностью швейцара. Но сегодня я почуял что-то неладное, поэтому прижался к стене и выхватил меч. Так и поднимался к себе, плотно прильнув к стене и осторожно дергая ручку каждой двери, мимо которой скользил на цыпочках.

Все оказались заперты. Все, кроме моей. Я буквально распластался по стене и кончиком меча повернул защелку. Дверь бесшумно отворилась. Значит, дело совсем худо. Я намеренно оставлял петли несмазанными.

Дьявол!

В комнате все перевернуто вверх дном. Подушки и сиденья вспороты, содержимое полок сброшено на пол, сами полки сняты. Низкий столик опрокинут, словно в нем искали тайник.

Я шагнул к спальне. Такой же беспорядок, если не считать шкатулки у изножья кровати. Стоит правильно… почти.

Я очень ревностно отношусь к шкатулке и обычно зажимаю волосок в правом углу под крышкой. Тот, кто обыскивал ее, почти все сделал правильно. Поместил почти под таким же углом, только вот на полпальца сдвинул с того места, где я ее ставил. Да и волоска не оказалось. Видимо, выпал, когда шкатулку обыскивали.

Я отвернулся, проклиная себя за то, что в голову вообще взбрело хранить подобную вещь, и тут сообразил: нет ни моего слуги Уо, ни хотя бы его тела. По-прежнему держа меч наготове, я обошел всю квартиру.