«Если», 2002 № 01 - [47]

Машина подпрыгивала на ухабах, за пыльными окнами проплывали (точнее — проскакивали) холмы, рощи и долины, повсюду шли ожесточенные бои. Все перемешались в этой кровавой бойне — египтяне, вавилоняне, крестоносцы, гунны, татары, росичи…

Пришлось изрядно поколесить вдоль одной из речушек, пока нашли брод (мост оказался взорван). «Партизаны», — пояснил лейтенант. Дорога расширялась, теперь стали встречаться мотоциклисты, грузовики, крытые маскировочными сетками, колонны пехоты. Солдаты с закатанными до локтей рукавами и пилотками набекрень двигались, не соблюдая строя — по всему было видно, что они еще не обожжены тяжелыми сражениями. Глядя на их самодовольные лица, я с невольным злорадством подумал о зиме 1941 года.

Водитель снизил скорость — дорога змеилась вверх по склону высокого холма. Вдоль дороги тянулись бетонные панцири пулеметных дзотов, из окопов выглядывали солдаты с фаустпатронами и огнеметами, то тут, то там зловеще щерились в небо дула орудий и минометов. Через каждые сто метров дорогу преграждали шлагбаумы, но пропуск лейтенанта неизменно заставлял мрачных офицеров вытягиваться во «фрунт».

Наконец мы выехали на широкую, пологую вершину холма. Лейтенант остался в машине, а мы в сопровождении четырех автоматчиков с бульдожьими мордами направились к массивному бетонному строению без окон. Это и был императорский бункер. У входа, возле огромного стола, заваленного картами, теснились генералы в мундирах едва ли не всех эпох. Но вдруг гомон стих и толпа рассеялась, будто в самый центр ее упала бомба. Одни кинулись вниз по склону, другие поспешно растворились за бронированной дверью бункера. Возле стола остался тишь невысокий человечек среднего возраста, облаченный в чересчур широкую для него серо-зеленую шинель и высокую фуражку.

Небрежным взмахом руки он отослал автоматчиков и, комично выпятив грудь, приблизился к нам.

— Здравствуйте, Адольф, — улыбнулся Глассерман.

— Привет, — кивнул Бонапарт и хитро посмотрел на доктора. — М-да, доктор, наглости вам не занимать. В последнее время даже Геринг опасается обращаться ко мне иначе как «мой фюрер» или «сир». Поражаюсь, как вообще у вас хватило смелости оказаться здесь! Вы ведь теперь в моих руках, а, доктор? — он хихикнул, отчего его смешные усики вздернулись. — Одно мое слово, и вас тут же расстреляют… Или отправят в концлагерь. Знаете, я ведь построил несколько концлагерей, но учел прошлые ошибки, допущенные свиньей Гиммлером. Вот посидите там недельку-другую — глядишь, и раскаетесь в своем непочтительном отношении к Адольфу Бонапарту… Или нет! Придумал! — театральным жестом он хлопнул себя по лбу, пересеченному слипшейся прядью волос. — Сначала я отдам вас парням из гестапо. А концлагерь — потом.

Он не выглядел страшным. Он был просто нелеп, и я не сдержался.

— Вам не наскучило кривляться, Бонапарт?

Адольф ошалело уставился на меня, будто только теперь заметил.

— О-ба! А это еще кто такой?

— Мой новый ассистент, доктор Стоев. Прошу любить и жаловать. А вообще-то, Адольф, молодой человек прав. Давайте к делу.

— Ладно уж, — обиженно пробормотал Бонапарт. — Шучу. Не от хорошей жизни! Эх, да если бы я знал, сколько неприятностей свалится! Готы ни черта не смыслят в дисциплине… разбил в пух и прах англичан, а они успели улизнуть на кораблях… а для штурма Англии я еще не готов… Доннерветтер, доктор, в этом мире все не так, все наоборот! Возьмите, к примеру, Сталинград, — император неопределенно махнул куда-то в сторону от холма. — Уже три дня его атакую, а он не сдается! Я официально заявляю протест и настаиваю на санкциях против Сталинграда.

— Э-ге, — усмехнулся Глассерман. — Сами заварили кашу, а теперь пытаетесь свалить на нас. Ха, Сталинград! Так вы еще под Ватерлоо вздумаете драться!

Бонапарт презрительно хмыкнул.

— Ватерлоо! Недооцениваете, доктор. Я семь раз подряд раздолбал Веллингтона!.. Послушайте, доктор, давайте заключим сделку. Вы мне поможете со Сталинградом, а я обещаю… ну все, что хотите! Идет? А то… — голос его сорвался на фальцет: — А то — концлагерь, гестапо, расстрел!

— Опять за свое? — вкрадчиво произнес Глассерман.

— А что мне остается? — печально покачал головой Бонапарт. — Раз не везет… Ни генералов нормальных, ни приличной техники… Сейчас я обстреливаю Англию «Фау-1». Никакой эффективности, половина снарядов взрывается, не долетев до цели. Есть у меня, конечно, в запасе несколько ядерных ракет «Матадор», «Редстоун» и «Онест Джон»… Только какой смысл? Ну что это за удовольствие: одна-две ракеты — и все уничтожено?

— Это все мелочи, Адольф, — сказал Глассерман. — Насколько мне известно, вас ждут куда более крупные неприятности. Возьмите трубку — вам звонят.

Запищал далекий голос. Фюрер слушал молча, а потом раздраженно швырнул трубку на рычаг. Резко обернулся к Глассерману.

— Ну, и что все это значит, доктор? Звонит какой-то яйцеголовый из Берлина и талдычит что-то там про энтропию. Что-то с ней происходит. А что такое энтропия, спрашиваю вас, и какое отношение она имеет ко мне, а? Что, у меня проблем мало?! Сталинград должен быть моим, иначе вся кампания летит ко всем чертям!