«Если», 2000 № 12 - [51]

На лужайке грохотала паровая машина; отходившие от нее шатуны тянулись ко второй хитроумной штуковине — подвешенному к дубу аппарату, распростершему огромные, покрытые перьями черные крылья, машущие и громадные, вполне похожие на птичьи, только величина их и размах скорее свидетельствовали о дерзновенности мечтаний людей, изготовивших эти предметы — да, изготовивших, — потому что даже совершенно не обученная девица смогла заметить: биение крыльев связано с толчками, производимыми паром.

Неужели это и есть сердцевина механической птицы? И люди соорудили все это? Уж не спят ли они?

Завороженный хитроумной штуковиной крошка Реджи качнулся на месте; они оказались так близко, что могли даже ощутить движение воздуха от взмахов крыльев.

Ну а джентльмены в парадных костюмах лишь взирали на крылатый механизм, воздерживаясь от комментариев.

Все вокруг погрузились в раздумья. Наступил век высоких надежд, и мечты отца Реджи, Эдварда, имели полное основание воплотиться в жизнь.

1902 г.

Человек обязан летать. Королевское аэронавтическое общество (КАО) проголосовало «за». Споры шли о способе полета.

Мнения менялись в зависимости от результатов, показанных очередной моделью, созданной в Англии или на континенте. Впрочем, в конце концов, КАО склонилось к идее жесткого крыла. Сэр Джордж Кейли начал и завершил свои пионерские исследования полета аппарата с фиксированными крыльями, приводимого в движение от постороннего источника энергии. Такую машину назвали аэропланом, и впечатляющие результаты, полученные в последнее время на планерах с жестким крылом, заставили членов КАО обратить свои симпатии к подобного рода устройствам.

Однако Эдвард Фрост придерживался иного мнения.

Человек должен летать — несомненно. Но неужели при этом люди проявят глупость и отвернутся от самим Богом дарованного образца? Птицы, прекрасные птицы… Общество непременно воспользуется столь превосходным примером, и, поняв это, Эдвард соорудил орнитоптер с приводом на крылья.

— Эдвард?

— Да, конечно, дорогая.

— Я еще не спрашивала тебя ни о чем.

— Нет, дорогая, конечно, не спрашивала.

— Сегодня утром продавец льда нагло глядел на меня.

— Я поговорю с ним.

— Входя в дом, он не снял сапог; он даже не попытался сперва счистить грязь.

— Сукин сын! Я с ним крепко поговорю.

— Эдвард, я была просто потрясена. И я так яростно смотрела на него. И ты знаешь, как он отреагировал? Он сам поглядел на меня! Он посмотрел на меня самым нескромным образом!

— Он забыл свое место. Бедняжка моя!

— Почему он осмелился вести себя подобным образом, Эдвард? Какое право имеет он так глядеть на меня?

— Мерзавец! Придется как следует переговорить. Я разберусь с ним завтра же.

— Но с чего это вдруг разносчику льда может прийти в голову подобная наглость? Почему он позволил себе такой взгляд?

— Потому что ты француженка, cherie, он полагает, что с француженкой можно позволить себе вольности.

— Ох…

Шантель опустила глаза и разгладила страницу «Басен» Эзопа, которые вслух читала Реджи. Эдвард надеялся, что в оконном стекле не видно, как он покраснел. Ложь приемлема лишь тогда, когда с ее помощью можно сберечь чьи-либо чувства, а он солгал неудачно, просто унизив жену упоминанием о ее происхождении, и оправдать себя мог лишь тем, что таким образом, как он прекрасно знал, ограждал ее от куда горших неприятностей — реальных угроз, бедствий, более ощутимых, чем наглые взгляды.

— Реджи, — сказал Эдвард. — Подойди к папе.

Ребенок, изогнув спину, соскользнул на пол с коленей матери. Реджи едва дорос до подоконника, и поэтому Эдвард поднял его и поставил на стол, предоставляя мальчику возможность ясно видеть небо и силуэты, ныряющие в фиолетовых сумерках. Подняв руку, мальчонка указал на них; воздушная суета вернула улыбку на его лицо.

— Да, — негромко проговорил Эдвард. — Это птицы. Их свобода — самое дорогое, верно? Умение летать ни за какие деньги не купишь.

1903 г.

Члены Королевского аэронавтического общества возвратились в поместье Фростов. Заложив руки за спину, они встали на склоне холма, молча наблюдая за происходящим.

Вниз по склону сбегала железнодорожная колея, ничем не отличавшаяся от подобных же, однако на вершине не было локомотива, готового устремиться вниз. На маковке холма восседала куда более причудливая машина, Орнитоптер номер три, результат внушительных капиталовложений — духовных, физических и, наконец, финансовых, — кульминация многолетних трудов и несчетных мечтаний об избавлении от земных тягот. И, подумать только, реализации всего этого препятствует теперь никчемная нерешительность пилота. Пытаясь говорить ровным тоном, Эдвард обратился к человеку, сидевшему в кресле орнитоптера.

— Гарри, веди себя разумно.

— Но, сэр…

— Правда, Гарри, я настаиваю.

— Сэр, но вы платите мне за то, что я правлю лошадьми, а не летаю на машинах.

— Гарри, мы уже говорили об этом. От тебя ничего не требуется. Сиди в этих стропах и обеспечивай собой балласт — я думаю на это ты вполне способен. Ну давай же, не будем больше томить ожиданием добрых людей.

Гарри глянул через плечо своего работодателя на достойных господ, расположившихся на склоне. Среди многих рыцарей нашелся даже один Виндзор, представитель правящей династии. Пилот судорожно сглотнул. И кивнул. Мистер Фрост прав. Предстоящее событие куда важнее всех его предчувствий; и мысль о том, что своей трусостью он, Гарри, заставляет ждать почтенную публику, была для него непереносима.