«Если», 1998 № 06 - [13]

— Язычество, как оно и должно быть, — пробормотал инженер.

— Оно понятно, что язычество, — отвечал ему дед, хмурясь, — а все ж на душе мерзостно. Погань…

На третий день Меринов предупредил, что с завтрашнего обеда начнется опять летание под потолком.

Мужики это степенно обсудили, а Гаврюха с беспокойством сказал, что надо бы приучить чужеземца вести себя смирно.

Позже к Жбанкову в кабину вошел Степан и сказал:

— Барин! Вели рыжему Вавиле у чужеземца червонцы не выманивать. Это прямо срам один, что делается.

Петр Алексеевич насторожился. Вот что оказалось.

Однажды, когда мужики столовались, чужеземец по своему обыкновению ворвался и вырвал кусок у Вавилы чуть ли не изо рта.

Вавила тут же вскочил, заорал, замахнулся на пассажира и обложил его такими матюками, что всем стало неловко.

Чужак, видать, сообразил, что сделал непотребное, достал из-за пазухи мешочек, а из мешочка — золотой червонец! Ну, не червонец, но золотой кругляш сходных размеров. И протянул его Вавиле вроде как в уплату за беспокойство.

Тот, не будь дурак, и обратил все себе в пользу. Стал оказывать чужеземцу разные услуги, носить ему горшки с едой, а когда тот их принимал — протягивал руку. Плати, мол. Чужеземец без разговоров давал кругляш. За полдня Вавила восемь штук уже слупил.

Услышав это, Петр Алексеевич пошел искать Вавилу. Нашли его в нумере у чужеземца. Вавила был сплошная любезность, он держал в руках корец с квасом и сладко улыбался.

— Ну-ка, выйди, — бросил ему Жбанков, нахмурив брови.

В коридоре купец взял его за рыжий вихор и тряхнул хорошенько.

— А ну, рыжая бестия, выкладывай монеты!

— Это почему? — озлобился Вавила. — Он сам их дал, стало быть, я заработал.

— Все, что ты заработал, я тебе дома сполна выдам, — угрожающе пообещал Жбанков. — А это есть грабеж и обман. Я позорить честное купечество не позволю!

Вавила, сверкая глазами, оглядел собравшихся.

— А ежель не отдам?

— Ты лучше отдай, — мирно посоветовал Степан, засучивая рукав.

Вавила еще некоторое время моргал, решая, как быть.

— У чужеземца целый мешок золота, — буркнул он. — Не убудет.

— А хоть бы и два мешка, — твердо ответил Жбанков, — все одно не твое.

— Не прекословь старшому, — сердито проговорил дед Андрей. — Отдай все добром, пока просят.

Вавила процедил сквозь зубы какое-то мудреное проклятие и вынул из-за пазухи тряпицу, в которую были завернуты монеты.

— Грабьте! — злобно сказал он.

— Поди вон с глаз, — объявил ему купец, а сам отправился к пассажиру.

— Наши извинения, — сказал он, протягивая золото. — Я говорю, один дурной жеребец весь табун испортит. Впредь не давайте ему денег.

Чужеземец шевелил ушами, не понимая, что говорит ему Жбанков.

— Вот, берите, нам лишнего не надо, — купец положил сверток на пол и повернулся уходить.

Но прежде он успел оглядеть нумер. Постоялец разложил повсюду свои вещи, открыл коробки. В углу страховидно громоздился его истукан. Величиною он был на две головы выше Степана. Шеи не было, но в верхней части имелась темная большая дырка, словно рот. А по бокам глубокие борозды, кои обозначали, что у идола есть и руки. Камень на вид был шершавый и скверно обработанный. Жбанков подумал, что скульптор Фейфер, к которому он как-то ездил заказывать гипсовых амуров на крыльцо, сработал бы идола куда искуснее.

* * *

С той поры Вавила еще больше возненавидел чужака. Теперь он не только кричал и сквернословил в ответ на его причуды, но сам искал повода столкнуться, обругать да еще при случае незаметно дать тумака.

На следующий день случай и представился.

К обеду все ожидали пропадания тяжести предметов. А до того, как обещал Меринов, произойдет некая круговерть, связанная с торможением и разворачиванием снаряда. Хоть никто и не понимал, зачем тормозить на половине дороги, но перечить не стали. У мужиков нашлись дела, а Жбанкову и Гаврюхе надлежало пристегнуться к койкам и лежать тихо, ожидая, пока разворот кончится. Жбанков не преминул вспомнить, что в нумере пассажира стоит кое-как закрепленный идол.

— Сходи-ка, братец, привяжи его покрепче, — велел он Вавиле. И затем, повернувшись к деду Андрею, добавил: — И ты иди. Поможешь да и приглядишь, чтоб рыжий денег не клянчил.

Вавила пробурчал, что он не нанимался к «этой обезьяне вислоухой», но перечить не стал. Чужеземца они застали за малопонятным перекладыванием багажа, которое, впрочем, происходило у того непрестанно. Он вынимал и клал на пол какие-то камни, тряпицы, свитки, узорчатые доски, а затем перекладывал их в иной порядок и снова рассовывал по местам.

Дед Андрей сразу узрел, что веревки съехали и болтаются кое-как. Возможно, пассажир сам их расслабил невесть зачем. Да и узлы имели совершенно иной вид. Степан вязал их тройным, а ныне имелось только жалкое подобие.

— Помогай, — сказал дед Вавиле. — Надо его ближе к стене притыкнуть, чтоб не болталось.

К тому времени благодаря маневрам снаряда в пространстве уже чувствовалась легкость во всем теле, и оторвать идола от пола стало делом посильным. Но едва лишь дед Андрей прижимал к стене верхнюю часть, как низ стукался и отлетал. Вавила тоже что-то пытался сделать, но безуспешно — то ли нарочно, то ли из-за бестолковости. Но злился он вполне натурально и называл каменную глыбу такими скверными словами, что дед подумал: «Хорошо, нехристь ни бельмеса не понимает, а то бы нажаловался Жбанкову».