«Если», 1997 № 11 - [66]

Хаосу не хотелось обсуждать «заслуги» Фолта. Он сомневался, что у Фолта есть хоть одно достоинство.

— Что значит — настоящий?

— Двое других — только изображения, — сказала она. — Телевизионные персонажи. Как в твоих снах. Я не верю, что они настоящие. Они возникли в твоей голове.

— Что за чушь! Иди, это же пленка.

— Чушь? А что не чушь, можно спросить? Кругом сплошная чушь. Я научилась не верить тому, что вижу по телевизору. И всем здешним… Каждый называет себя твоим другом, каждый прикидывается этаким симпатягой… Я думала, ты умнее.

— Иди, это не телепередача. Это видеопленка. Эти люди на пленке — мои знакомые.

— А по мне, они самые настоящие телеперсонажи.

— Иди, ты нелогична. И потом, дело-то в другом. Вот почему мне надо съездить. Йан говорит, я обязан пройти тестирование. Он нас не оставит. Из кожи вон вылезет, но разлучит.

С минуту она молчала, затем произнесла, обращаясь не столько к Хаосу, сколько к себе:

— Ты просто хочешь внушить, что уходишь ради моего же блага.

— Нет.

— Да. Говоришь, что иначе мне придется туго. А потом Йан скажет: вот еще одно доказательство твоего невезения. Если уйдешь, подтвердишь его правоту. Йан верно говорит, на меня все шишки сыплются.

— Нет. Если я останусь и пройду тесты, нам обоим придется плясать под его дудку. Я ухожу, потому что не верю в невезение.

— А почему бы не сказать прямо? Уходишь, потому что мечтаешь встретиться с той женщиной.

Слово «женщина» повисло между ними, зазвенев в тишине. И у Хаоса не нашлось ответа, способного изгнать чувство потери.

— Да ладно, чего уж там, — вздохнула Иди. — Тебе надо разобраться. А то все голову ломаешь. Я же понимаю. Надо ехать. — Помолчав, она добавила: — И вообще, не могу я больше жить с твоими снами. Такое ощущение, будто я сама с ней сплю.

— Дело не только в ней, — сказал Хаос. — Главным образом, во мне. Кем я был прежде — вот проблема.

— Ладно. — Она положила в рот крекер. — Больше не хочу об этом говорить.

Он почувствовал себя разбитым.

— А как же Мелинда? — спросила Иди.

— Можно, она у тебя поживет? — Он хотел уехать без Мелинды. Возможно, Иди сочтет это залогом его возвращения. Впрочем, он вовсе не был в этом уверен.

Она ответила не сразу:

— Хорошо.

Но Мелинда стояла в дверях кухни. Телевизор в гостиной работал вхолостую.

— Ты, козел, — сказала она. — Хочешь сбежать к той девке.

Он стушевался.

— Я денька на два…

— Что, думаешь, с тобой попрошусь? — Ее глаза наполнились слезами, но кривая ухмылка не допускала никакого сочувствия. — Подонок. Ничуть не лучше Келлога, и сны у тебя дурацкие. Ненавижу!

В ту ночь Мелинда и Иди отправились спать наверх, а Хаос сидел в гостиной перед телевизором, пока не уснул. Разбудил его первый лучик солнца и рев мотоцикла на улице.

ГЛАВА 11

Эверетт вспомнил Сан-Франциско.

Фолт долго вез его по городу. Сначала — через район Сабмишн, затем в гору, на аллею Ноу. В Сабмишне улицы были многолюдны и живописны, сверкали неоном вывески на солнечных аккумуляторах, на тротуарах теснились уличные торговцы, на проезжей части сновала уйма автомобилей, конных повозок, велосипедов и пешеходов. Владельцы бань стояли рядом с кабинками и зазывали прохожих на помывку. В мексиканских тавернах яблоку было негде упасть: пьяницы, обычные посетители, дети обычных посетителей, пьяные карманники, малолетние карманники, пьяные дети… Наркоманы в полуулете высовывались из окон над магазинами и визгливо перекликались через улицу. Внезапно транспортный поток разделился на две реки: собаки, торговцы и мотоцикл Фолта хлынули на тротуар, уступая дорогу закопченному гиганту — шаттломобилю, космическому челноку на двух колесах; антиграв удерживал его длинное туловище в горизонтальном положении.

Память Эверетта сохранила все в точности — но уже измененным. А может быть, изменился сам Эверетт. Город всегда лежал в руинах, в нем царил Разлом, о чем, возможно, многие жители даже не подозревали.

«Если останусь здесь, — подумал Эверетт, — то в конце концов, наверное, стану таким же, как они».

Фолт пытался вернуться на проезжую часть, но изъеденный ржавчиной робот-телеевангелист, шатаясь, заступил мотоциклу путь. Каждое движение ферропластмассовых конечностей отзывалось скрипом, и когда робот молитвенно опустился на колени, Эверетт увидел разлохмаченные резиновые подошвы. Фолт посигналил, телеевангелист, поднял голову — квадратный ящик с компьютерным изображением лица на дисплее — и забубнил проповедь, таращась на них видеоглазом.

Эверетт вспомнил и эти машины, хотя ни одну из них не видел в столь плачевном состоянии. Как правило, они не упускали даже пустяковой возможности разразиться проповедью на углу, проповедью, дабы обратить прохожих в любую веру из своего богатого арсенала. Этот же робот призывал поклоняться только ему самому.

Фолт снова посигналил. Изображение на экране — щекастая физиономия сельского проповедника средних лет — дрогнуло: на лбу и подбородке пролегли морщины.

— Заблудшая овца, — сказал робот, — не надобен ли тебе пастырь?

— Прочь с дороги, — рявкнул Фолт.

Телеевангелист лишь основательнее расположился на асфальте и обвиняюще наставил палец.

— А может быть, ты дьявол?