«Если», 1997 № 08 - [19]

Всю прежнюю жизнь им пренебрегали, на него смотрели свысока, над ним подтрунивали. Теперь взглядам свысока пришел конец. Исключение составляли родители, но они никогда не обращали на него внимания, поэтому он не испытывал чувства потери. Он был теперь самим собой, сам собой распоряжался, лелеял свою индивидуальность. Именно это имело для него значение: выделиться из толпы, заявить о себе, заработать право занять место на углу улицы так, чтобы все его существо кричало: «Я не принадлежу к этому стаду!».

Размышляя, чем бы заняться, он не заметил, как приблизился к университету. Он уже был готов вернуться в «Нору» и завалиться на боковую, когда перед ним неожиданно вырос кегельбан «Апач». Над заведением горело огромное и уродливое неоновое панно, изображавшее индейца, который каждые несколько секунд бросал неоновый шар, а тот, прокатившись футов пять, сшибал три неоновых кактуса.

«А что, черт возьми!» — с недоброй ухмылкой подумал он. Любопытно, как на него прореагируют, когда он ввалится. Наверное, это будет не так опасно, как в университете. Вряд ли его ждет встреча с форвардами нападения из футбольной команды — скорее, с бывшими форвардами, успевшими за истекшие два десятилетия увеличить с помощью пива свой вес фунтов на тридцать. С его-то прытью можно отбивать вокруг них чечетку. Возможно, это заставит кое-кого из посетителей погнаться за ним; при особо удачном стечении обстоятельств будет вызвана полиция, которая усмирит его противников; он будет с ухмылкой наблюдать, как багровеют их физиономии…

«Почему вы погнались за этим парнем, мистер Джонсон?»

«Потому что… Да вы только на него взгляните, господин полицейский!»

Кипяток будет стоять рядом, ероша свой гребень и скаля зубы. Полицейский терпеливо ответит: «Я знаю. Но это не преступление, мистер Джонсон».

«Очень плохо, что не преступление!» — выкрикнет толстяк, пытаясь отдышаться. Приятели все это время будут злить его криками: ведь из-за него застопорилась игра, теперь они поздно попадут домой и получат выволочку от жен.

Изысканное удовольствие! Кипяток перешел улицу и миновал стоянку, запруженную пикапами и седанами десятилетнего возраста. Ни на стоянке, ни у дверей кегельбана никто не преградил ему путь.

Роль вышибалы чуть не взяла на себя музыка. И они имеют право называть невыносимой ЕГО музыку! Он взял себя в руки и вошел.

В зале шли две игры: один матч разыгрывали женщины, другой — мужчины. Дружная пробежка шаров по тридцати шести дорожкам, грохот падающих кеглей напоминали об атаке камикадзе на тихоокеанскую эскадру.

Кипяток помедлил. Когда они с приятелями разбивали ветровое стекло машины или колотили в парке бутылки, это именовалось «вандализмом». Тем временем здесь, в настоящем храме насилия, добропорядочные граждане день за днем с упоением швыряли пятнадцатифунтовые шары в ни в чем не повинные неподвижные мишени. То, что кегли оставались целы, нисколько не уменьшало наслаждение, испытываемое игроками при разрушении фигур, совершенно не способных ответить им той же монетой.

Изобретатель кеглей, умеющих визжать и истекать кровью, мгновенно сколотит состояние, подумал Кипяток.

С шумом еще можно было мириться, но музыка причиняла ему почти физическую боль. Из динамиков раздавался ослиный рев Мерла Хаггарда. С минуты на минуту его должен был сменить Джонни Кеш или Хэнк Уильямс-младший, а то и «Джаддз». Как-то раз Кипяток видел фотографию этого ансамбля. Солистка выглядела очень соблазнительно. Утыкавшись булавками, вымазав физиономию боевой раскраской и сделав надлежащую прическу, она была бы принята «на ура» даже в «Крючке».

Он переместился повыше, к буфетной стойке. Буфетчица была примерно одного с ним возраста и очень мила собой. На ходу он старательно звенел цепями и силился выглядеть как можно более вызывающе, однако посетители старались не поворачивать голову в его сторону. Зато, полагая, что он на них не глядит, принимались гримасничать И перешептываться. Кипяток получал от происходящего громадное наслаждение.

Больше всего его смешило то, что, по их мнению, нелепо выглядит ОН, а не они сами — домохозяйки в облегающих зеленых брючках, с прическами «пчелиный улей». На первых восемнадцати дорожках соревновались дамы. Наблюдать за ними со стороны было все равно что рассматривать место аварии громадной фуры, перевозившей многотонный груз картофеля. До него не долетали их реплики, но он кожей чувствовал, как они восклицают: «Нет, вы только на это посмотрите!».

Реакция мужчин была менее благодушной и сулила неприятности. Их тут было три десятка против него одного, представлявшего угрозу порядку, стабильности, правильному поведению и самому Американскому Образу Жизни. Подобие терпимости проявляла разве что дюжина индейцев из племени навахо, образовавшая две отдельные команды. Большинству хватило смелости заплести волосы в косички, как того требовала племенная традиция, и, соответственно, у них не было оснований критиковать чужие прически.

Появление Кипятка вызвало неприязненное ворчание, однако никто не кинулся его выпроваживать. Он уселся у буфетной стойки. Тут же из недр заведения явилась вторая буфетчица, затеявшая с напарницей спор, кому из двоих обслуживать диковинного посетителя. Наконец к нему нехотя приблизилась более молоденькая, чему он был только рад. В ее голосе звучало замешательство.