«Если», 1995 № 08 - [20]

Когда мы выбрались на улицу, я немного притормозил, чтобы перевести дыхание. — Мне срочно надо выпить, — объявил я, увлекая ее внутрь «Серебряной ладони». — Ублюдки, — прорычала Никки. — У тебя что, нет трех тысяч?

— Есть. Просто не хочется отдавать деньги им. Я думала потратить их на другое. Я пожал плечами:

— Если очень хочешь выбраться из-под туши Абдуллы…

— Ага, я знаю. — Но Никки все еще переживала потерю трех кусков.

— Все будет в порядке, — пообещал я ей, пробираясь по темному и прохладному помещению бара.

Никки вытаращила глаза и подняла руки, издеваясь над дешевой помпезностью Хасана.

— Все будет в порядке, — вскрикнула она, смеясь. — Иншалла! — Насмешка показалась мне какой-то вымученной и невеселой. Никки сорвала с себя училку арабского языка. Вот последнее, что сохранилось у меня в памяти от этого вечера.

4

Вы наверняка знаете, что такое похмелье. Голова раскалывается, беспрестанно ноет желудок, ужасно хочется потерять сознание и не приходить в себя до тех пор, пока все это не пройдет. Знакомо? Но известно ли вам, что испытывает человек после солидной порции гипнонаркотиков? Вы словно попали в чужой сон: не чувствуете себя настоящим, реально существующим; убеждаете себя:

«Сейчас ничего не происходит, я просто вспоминаю то, что случилось когда-то давно». Но время от времени сознаете, что вы — это вы, в определенном месте в определенное время, и диссонанс в ощущениях рождает новый цикл мучительного беспокойства и усиливает чувство полнейшей нереальности происходящего. Иногда трудно отыскать собственные руки и ноги; кажется, кто-то выстругал вас из куска дерева, и, если будете вести себя хорошо, когда-нибудь станете настоящим.

«Мысль» и «движение» — чуждые вам понятия, атрибуты живых людей. Соедините все это с вышеперечисленными симптомами обыкновенного алкогольного похмелья, прибавьте фантастическую депрессию, сокрушительное изнеможение, не забудьте озноб, тошноту, спазмы — остаточные явления после треугольников, проглоченных позавчера. Гамма этих ощущений расскажет вам, как чувствовал себя я, когда был насильственно разбужен на рассвете. Рассвет… Все живое радостно приветствует первые лучи солнца. Но, увы, я не чувствую себя живым.

Оглушительный стук в дверь вырвал меня из забытья как раз в тот момент, когда раздался призыв муэдзина: «Спешите на молитву! Спешите на молитву!

Молитва лучше сна! Аллах велик!» Если бы я сейчас мог соображать, меня наверняка рассмешила бы фраза насчет сна. Я перекатился на матрасе, уставился на покрытую трещинами зеленую стену и сразу же пожалел о том, что вообще пошевелился; это было похоже на замедленную съемку, причем часть кадров куда-то исчезла. Вселенная как бы запульсировала вокруг меня…

В дверь продолжали колотить. Через несколько секунд до меня дошло, что ее пытаются проломить сразу несколько могучих кулаков.

— Сейчас, подождите минуту, — откликнулся я и сполз с постели, стараясь не потревожить те части организма, которые еще сохраняли чувствительность.

Благополучно опустился на пол и очень осторожно, очень медленно поднялся на ноги.

Постоял, немного покачиваясь, стараясь убедить себя в том, что я настоящий, но потерпел неудачу и решил все-таки двинуться к двери. Проковыляв добрую половину пути, сообразил, что я совершенно голый. Остановился. Черт, как же трудно постоянно принимать исторические решения в таком состоянии…

Возвратиться назад и накинуть что-нибудь на себя? К грохочущим ударам прибавились негодующие вопли. Тут не до одежды, решил я.

Открыл дверь и остолбенело воззрился на самую ужасную картину: мне, как некоему герою, пришлось столкнуться лицом к лицу с Медузой и двумя Горгонами в придачу. С тремя жуткими чудовищами, сектой Сестер Черной Вдовы в полном составе: Тамико, Деви и Селимой. Гигантские груди оттягивали одинаковые черные пуловеры; под ними — узкие черные юбки и черные туфли на шпильках. Это их рабочая одежда. Зачем наряжаться, словно идешь на дело, в такую рань, мелькнула в моей одурманенной голове нелепая мысль. Рассвет… Никогда не вижу рассветов, разве что время от времени встречаю их «наоборот»: ложусь спать после восхода солнца. Ну, надеюсь Сестры не…

Деви, беженка из Калькутты, втолкнула меня в комнату. Сестры последовали за ней, захлопнув дверь. Селима, чье имя по-арабски означает «спокойствие, мир», повернулась, вскинула правую руку и, рыча, воткнула твердый локоть прямо мне под дых. Удар вышиб весь воздух из легких; задыхаясь, как рыба на суше, я рухнул на колени. Чья-то нога жестоко врезала мне по челюсти, и я повалился навзничь. Одна из Сестер подхватила меня, а две другие неторопливо и методично били, не оставляя без внимания ни одной незащищенной чувствительной точки тела.

Я с трудом соображал и до начала избиения, а после первых безжалостных ударов утратил всякое представление о реальности. Висел мешком на чьих-то цепких руках и в своем бреду почти радовался, что на самом деле ничего не происходит и все это — кошмарный сон, воссоздавший пережитое в далеком-далеком прошлом, который я сейчас безмятежно наблюдаю…

Не знаю, долго ли они меня били. Когда пришел в себя, часы показывали одиннадцать утра. Я лежал на полу и старательно дышал. Наверняка сломаны ребра, потому что каждый вздох вызывал немыслимую боль. Сделал попытку собраться с мыслями: по крайней мере, наркотическое похмелье немного прошло. Коробочка с пилюлями! Я должен найти заветную коробочку! Ну почему никак не удается отыскать проклятую коробочку? Со скоростью черепахи я пополз к кровати. Сестры поработали надо мной на совесть: с каждым движением я проникался все большим почтением к их профессиональному мастерству. На мне буквально не осталось живого места, но не пролито ни капли крови. Если бы Сестры хотели меня убить, довольно было бы одного игривого укуса. То, что они со мной сделали, предупреждение или наказание. За что? Не забыть бы спросить у милых девочек, когда снова увидимся.