«Если», 1995 № 03 - [5]

Он сидел там, через проход от нас. Я понял, что это Мак, а не просто кто-нибудь, похожий на Мака, по тому, как он попытался втянуть голову в плечи, чтобы я не узнал его. Лицо моей жены стало белым, как мел. Мы поднялись. Увидев нас, он бросился бежать. Я поймал его на полпути от кинотеатра, схватив за руку и развернув лицом к себе.

— Какого черта, что все это значит? — заорал я.

— Это самое гнусное надувательство, с каким я когда-либо сталкивался!

Если бы что-нибудь случилось с близнецами, это был бы конец. С детьми нельзя было заключать Контакта раньше, чем они достигнут школьного возраста. И он еще имел наглость препираться со мной! Оправдываться! Он мямлил примерно следующее:

— Простите, но я так нервничал, что не мог этого больше выдержать. Я удостоверился, что все в порядке, и хотел только выйти ненадолго, и…

Моя жена как раз догнала нас, и началось!.. Мне и в голову не приходило, что она знает столько бранных слов. Под конец, размахнувшись, она ударила его по лицу своей сумочкой, а потом ринулась к машине, увлекая меня за собой. Всю дорогу до дома она говорила, какой я идиот, что связался с Маком, а я отвечал — и это было правдой, — что помог ему, так как считал, что никто больше не должен оставаться одиноким и без Контакта. Но все это оставалось не более чем пустым звуком.

Самое ужасное, что я когда-либо слышал, были вопли двойняшек, когда мы вошли. Однако ничего страшного с ними не произошло, разве что они почувствовали себя покинутыми и несчастными. Мы баюкали их и суетились вокруг них, пока дети не затихли.

Когда мы, наконец, облегченно вздохнули, на пороге появился он. Он открыл дверь ключом, который мы отдали ему, оставляя в няньках, на случай, если ему понадобится выскочить на минутку — мало ли что. Ну одно дело минутка, но красться за нами до кинотеатра и потом сидеть там до конца сеанса — совсем другое.

Я просто онемел, когда увидел Мака. Потому-то и не прервал его тотчас, когда он забормотал:

— Прошу вас, вы же должны понять! Я хотел только убедиться, что с вами ничего не случилось! Если бы вы попали в аварию по пути в кинотеатр, а я не знал бы об этом, что было бы со мной? Я просто места себе не находил, думая об этом, и, наконец, не мог больше этого вынести; я только хотел удостовериться, что с вами все в порядке, но когда дошел до кинотеатра, то забеспокоился, как вы поедете обратно, и…

Не находя слов, я развернулся и со всего маху заехал ему в челюсть. Он чуть не вылетел на лестницу, ухватившись за косяк, чтобы не упасть. Лицо его искривилось, как у маменькиного сынка, которого побили мальчишки.

— Не прогоняйте меня! — хныкал он. — Вы мой единственный на свете друг! Не прогоняйте меня!

— Друг! — рассвирепел я. — После того что вы сегодня сделали, я не назвал бы вас своим другом, даже если бы вы были единственным оставшимся на Земле человеком! Я оказал вам услугу, а вы отплатили за нее в точности так, как предсказывала Мери. Убирайтесь к черту отсюда и не вздумайте больше возвращаться! Первое, что я сделаю утром — это пойду в Службу Контакта и вычеркну вас!

— Нет! — взвизгнул он.

Я даже представить себе не мог, чтобы мужчина мог так визжать — точно в лицо ему тыкали докрасна раскаленными железными прутьями.

— Нет! Вы не можете этого сделать! Это бесчеловечно! Это…

Я сгреб его в охапку и выхватил у него из пальцев ключ; как он ни цеплялся за меня, как ни умолял, я вытолкал его вон и захлопнул дверь перед его носом.

В ту ночь я не мог заснуть: метался, ворочался с боку на бок, уставившись в темноту. Где-то через полчаса я услышал, как жена села на своей постели.

— Что с тобой, милый? — спросила она.

— Не знаю, — ответил я. — Мне, должно быть, стыдно, оттого что я так поступил с Маком, выкинув его вон.

— Глупости! — возразила она. — У тебя слишком доброе сердце. Он оставил малышек одних, после того как дал тебе слово! Теперь успокойся и спи. Я разбужу тебя пораньше, чтобы ты успел зайти до работы в Службу Контакта.

— Тут-то — как будто он подслушивал, — я и перехватил его.

Я ни за что бы не смог описать — будь у меня хоть двадцать жизней, — то гнусное, злорадное, иудино торжество, которое кипело в нем в ту минуту. Я не мог бы передать того ощущения: «Ха, вот я и снова провел вас!», или смутного злорадства: «Вы сделали мне гадость, так вот же какую гадость я преподнесу вам!»

Я, кажется, несколько раз вскрикнул, когда сообразил, что произошло. Конечно, он впутал меня в этот Контакт точно так же, как проделывал это раньше со многими другими, — только они умели вовремя раскусить его и вычеркивали без предупреждения. Когда он узнавал об этом, поздно уже было выкидывать такой гнусный трюк, какой он выкинул со мной.

Я сказал ему, что собираюсь вычеркнуть его утром. Решение было, что называется, односторонним, так что он бы никак не смог остановить меня. Должно быть, что-то в моем голосе подсказало ему, что я тверд в своем намерении. Да, он не в силах был остановить меня, но опередить — мог. И он сделал это.

Он выстрелил себе в сердце.

Какое-то время я еще продолжал надеяться. Я боролся с этой липкой, тягучей тиной, которая просачивалась в мой мозг, — снова отослал жену с детьми к ее родителям на выходные — и попытался избавиться от этого в одиночку. У меня ничего не вышло. Сначала я был целиком поглощен открытиями — как много лжи, оказывается, Мак наговорил мне — о своей колонии, о тюремном заключении, о нераскрытых кражах и об омерзительных трюках, сыгранных им с людьми, которых он называя друзьями, — но потом что-то щелкнуло, и мне срочно понадобилось позвонить моему тестю, чтобы узнать, приехала ли моя жена. Она не приехала; я изгрыз себе ногти и позвонил моему старому другу Хэнку, и тот сказал: «Хэлло, да, конечно, я по-прежнему храню твой Контакт, старина. Знаешь, я, может, слетаю в Нью-Йорк на следующие выходные…»