«Если», 1994 № 10 - [17]

— На начальном этапе жертвы неизбежны, но больше подобного не повторится. Что же касается остальных, то мы разработаем специальные ритуалы, которые помогут нам контролировать процесс распада личности. Мы с герром Крюгером уделили довольно много времени обсуждению именно этого аспекта.

— Что-то я запутался, — вмешался в разговор Гарсия.

— Вы считаете, что меня это тоже коснется? А если я не захочу распадаться на элементы, что тогда?

— Вряд ли вы сможете этому помешать, господин Гарсия. К тому же, после этого вы станете гораздо счастливее.

— Вы говорите точно так, как и Крюгер. Кинросс, что это все значит?

— Он имеет в виду, что пустота этого мира растворяет нас независимо от нашего желания. Это можно сравнить с комочком соли, который растворяется в пресной воде.

— Пустота? А разве ее не существовало в старом мире?

— Лишь в таких местах, как, например, Атлантический океан…

— Ага, понятно. А вообще-то старый мир уже настолько насыщенный, что соль в нем больше не растворяется.

— Именно. Наоборот, комочек соли обрастает новыми кристаллами.

— Это напоминает мне о нашем утреннем разговоре. Мы отдаем этому миру своих демонов.

— Демоны? — перебил Ланкено. — Именно об этом и говорил мне герр Крюгер.

— Странно, но теперь, кажется, я начинаю понимать, — медленно произнес Гарсия.

— Ты даже не замечаешь, как теряешь своих демонов, — заметил Кинросс.

— Хорошо, пусть я потерял нескольких демонов. Но меня, как и раньше, зовут Джо Гарсия, и мой желудок работает нормально.

— Магия имен — самая старинная в мире, господин Гарсия. Нет более могущественного способа, чтобы удержать демонов при себе, — сказал Ланкено. — Мы дадим жителям деревни новые имена.

— А почему вы и Кинросс считаете, что ваши демоны останутся с вами?

— Мы тоже теряем собственных демонов, но реже, чем остальные. Очевидно, мы с господином Кинроссом обладаем иной силой.

— Он прав, Гарсия, — сказал Кинросс. — Ты можешь быть просто суммой всех своих демонов, а можешь быть самим собой, но чувствовать, что твои демоны рядом.

— Демоны, господин Гарсия, — хмуро сказал Ланкено, — это частички ваших воспоминаний, хороших или плохих, веселых или грустных.

— Воспоминания навсегда остаются с нами, — заметил Кинросс, — но то, что мы не испытали — упущенные возможности, несостоявшиеся встречи, сомнения, сожаления — все это и составляет бремя, которое мы всю жизнь носим с собой.

— Я вижу, господин Кинросс, мы нашли с вами общий язык, — сказал фон Ланкено. — Мы теряем демонов, от которых хотим избавиться и сохраняем тех, которые умножают нашу силу. Но жители деревни будут терять и тех, и других.

— Понятно, — сказал Гарсия. — Продолжайте.

— Я бы хотел отметить, что в безлюдных местах не составляет труда избавиться от демонов. Скажем, высоко в горах я терял тысячи демонов. Но в Париже или Берлине они возвращались обратно десятками тысяч… Я просто восхищаюсь Кербеком, — продолжал фон Ланкено. — Он позволил нам избавиться от всех наших демонов разом. Это счастье, поверьте. Или взять этого черного гиганта, Бо-Бо. За разум, господин Кинросс, надо платить высокую цену. Мы должны уберечь от этого жителей нашей деревни. Они не должны страдать. Надеюсь, вы и господин Гарсия поможете мне разработать специальные ритуалы, чтобы помочь пионерам этого мира избавиться от отягощающего их бремени.

— Мы подумаем, — задумчиво ответил Кинросс и отвернулся.

— Я сделаю все, что от меня зависит, — сказал мексиканец.

Ланкено попрощался и отправился наблюдать за строительством деревни.

— Кинросс, — сказал Гарсия, — что-то говорит мне, что за свой разум ты расплачиваешься демоном размером с «Куин Мэри».

Крюгертаун, так они назвали свою деревню, был построен за один день. У Мэри была отдельная хижина, Кинросс и Гарсия построили себе хижины чуть ниже по реке, неподалеку от рощи. Фон Ланкено жил в деревне. Каждое утро Гарсия с Кинроссом собирали бананы и плоды хлебного дерева, которые затем относили к пещере и оставляли на каменном алтаре. Гарсия часто помогал Ланкено, который придумывал различные ритуалы для жителей деревни. Кинросс отказывался принимать в этом участие и бродил по холмам, не обращая внимания на черных пигмеев и серых женщин, которых с каждым днем становилось все больше. Иногда он видел Кербека, который гонялся за туземцами. Не раз Кинросс пытался поговорить с ним, рассказывая, что Крюгер лишил гиганта человеческого облика. Но Кербек лишь мычал в ответ, и Кинросс не знал, понимает его швед или нет. Мэри тоже держалась особняком, а вокруг нее всегда парили птицы: малиновки, жаворонки, колибри и белоснежные голуби. При встрече Кинросс пытался поговорить с Мэри, но та совсем не слушала его, рассеянно глядя по сторонам.

— Этот мир поглощает тебя, Мэри. Ты постепенно растворяешься в нем, теряя себя. Разве тебе не хочется вернуться обратно в Куинсленд, пока еще существует такая возможность? Потом будет слишком поздно.

— Здесь птицы, — ответила она. — Мне тут хорошо.

— Это не ответ, Мэри, — раздосадованно сказал Кинросс. Он посмотрел на ее алые губы, темные брови, ясное лицо. Ему вдруг захотелось обнять ее, и Кинросс положил ей руку на плечо. Но она выскользнула из его объятий.