«Если», 1994 № 09 - [74]

Я заиграл «Беспокойную могилу», и он появился, трепеща крыльями. Я накормил призрак бедного рыцаря своей кровью, и он заговорил:

— Они охотились за мной. Гнали меня по лесам. Я здесь, я там, я ушел. Скоро король услышит обо мне и поймет. Скоро, скоро, скоррро…

Голос перешел в курлыканье, но я не давал ему больше крови. Я сел и сыграл ему всю песню, добавив в конце экспромтом:

Король на охоту собрался опять;

Ни слуг, ни придворных не хочет он брать.

Таинственный голубь летит перед ним,

По-прежнему близок и недостижим.

Холмы и дубравы, овраги и терн —

И слышит король приглушенный стон.

«Любовь моя стала в недобрый час

Усладой для королевских глаз!»

Ну, их еще придется дорабатывать, но я по кражей мере положил на стихи ответ на загадку. Теперь предстояло добиться эффекта рассказываемой истории. Потому что мы с голубем были неразделимы; его гнали через леса, пока король не поймает его, а я давал ему песню и голос, чтобы петь.

Конечно, я бы куда охотнее спел королю сам; но легче голубю добыть голос, чем мне до срока вернуться в мир людей. От меня требовалось только победить Охотника: ответить на его загадку и спасти от него душу этого рыцаря.

Справиться с этой двойной задачей можно только в пиршественном зале. Все должно быть по уговору: если королевский арфист будет там петь, то Охотник получит ответ при всех… а я буду торжествовать вдвойне, когда уведу голубя у него на глазах, добуду там крови и освобожу его!

Я, конечно, имел в виду напиток, которым они утоляют свою Красную Жажду. Если это и не человеческая кровь, то уж точно что-нибудь смертное; может, оно сгодится и призраку?

Любовь подарила мне радостный дом…

Голубь сидел тише гальки, пока я пел. На этот раз глаза его были сухими. Я пел снова и снова. Я так жалел, что не могу сказать ему самого главного: не забывай о повторах, не вздумай переводить дыхание как раз перед последней строчкой. Я мог действовать только примером.

Служанка принесла мне вина. Я еще раз спел все от начала до конца. Голубь пошелестел крыльями, наклонил голову, соскочил с фонтана и запрыгнул обратно. Я резанул себя по руке, подождал, пока Голубь обретет голос, и вслушался в его пение.

У меня мурашки пошли по коже. Это был голос не человека, но и не птицы. Казалось, флейта ожила и обрела речь наравне с музыкой. Спев все до конца, он начал плакать.

Говорят, человек знает, когда его ведет судьба. И я не стал дожидаться, пока меня позовут.

Я шел через темные залы вслед за синим светом факела.

Служанка моя от волнения трещала без умолку, что было совершенно на нее не похоже.

— Не знаю, есть там сейчас кто или нет. Нас ведь туда не звали. Конечно, там то и дело устраивают пиры; что ж, подождем, если придется ждать. Надо заметить, выглядите вы чудесно — вам такой наряд к лицу.

Нет, Майская ночь еще не пришла, и эльфы в зале были. Крылатые существа сидели под потолком, напоминая причудливые украшения раскрашенных стропил. Двое спланировали вниз, заметив нас. Хрупкие крылья отливали серебром в тусклом свете.

— Сыграй нам, арфист, — рядом со мной опустился еще один, высокий, с курчавыми лиловыми волосами.

Я покачал головой. На сегодня у меня была только одра песня.

К этому времени внизу уже начали накрывать на стол.

Я стоял в центре комнаты и смотрел, как собирается эльфийский двор. Я стоял, не выпуская из рук арфы, и не шевелился, а они проходили мимо, любопытствующие, но ничуть не удивленные. Уже разошелся слух, что я здесь.

Рослые и карлики, забавные и жуткие, веселые и печальные — всем нашлось место за столами, расчертившими зал. Последними пришли те, кто сидел за главным столом, — высокие элегантные эльфы, приближенные королевы, называвшие ее «сестрой», хоть и не состоявшие с ней в родстве. Охотник сегодня был в красном, под цвет бровей и губ, волосы его на этом фоне казались чернее ночи. Рядом с ним королева в золотых одеждах сияла, как солнце.

Я не отводил от них напряженного взгляда, пока они поднимались на помост. По сравнению с ними я чувствовал себя деревенским увальнем, и даже эльфийские одежды висели на мне, как мишура.

Охотник выглядел чуть ли не счастливым. Я встретился с ним глазами раз, другой, третий — в них сияла чистая радость. И та самая загадка. Меня так и подмывало немедленно выкрикнуть ответ ему в лицо.

Королева не смотрела на меня. Что ж, ее право. На публике она может вести себя как ей угодно.

Я устал стоять. Мысль о том, сколько смертного времени утекло за то время, что они ели, вызывала ненависть. Но хороший менестрель умеет выбирать нужный момент.

С первой переменой было покончено, со столов унесли грязную посуду, и эльфы уселись поудобнее, готовые внимать. Я взял табурет, уперся в него, чтобы поудобнее пристроить арфу, и начал.

С первой же ноты в зале воцарилась тишина; на этот раз мне не требовалось завоевывать внимание публики.'Я запел в полный голос, и первые же слова песни ясно и насыщенно зазвучали в самых отдаленных уголках зала.

Любовь подарила мне радостный дом,

Вьюнок и ромашки цвели под окном.

Прекрасней, чем в очарованном сне,

Был дам, что любовь подарила мне.

Я весь ушел в песню и только старался не глядеть на Охотника. Я рассказывал эльфийскому двору историю Элеанор. Обычно я волнуюсь, когда пою новую песню, но на сей раз в этом не было нужды. Цель моей песни была повыше, чем желание развлечь или вызвать восхищение, и я не боялся неудачи.