Эскизы - [24]
Он покосился за борт, где идущий по воде человек обходил плывущих, наклонялся к ним, что-то шептал, помогал держаться на плаву.
– Этот уже давно сюда ходить повадился. Меня совестит, их – утешает. Нет бы подсказать… Да прекрати ты так жалостливо на них пялиться! Ещё один на мою голову! – прикрикнул он на меня. – Нет бы, говорю, подсказать, что можно не плыть, а идти. Но ему утешать нравится.
– Они что, тоже могут идти?
– Могут. Только ещё ни один не догадался попробовать.
– Так сам им подскажи!
– Вот ещё! Они меня голодом морить будут, а я им – помогать? Пусть хлебают! Заслужили! Творцы хреновы…
Без смысла
Хранил как-то Вишну у себя во дворце смысл жизни.
Он вообще любил всякие полезности хранить, так что всё уже было забито и место нашлось только в гостевой горнице.
Ходили к Вишну паломники, святые люди. В прихожей ладошки у лба складывали, кланялись:
– Нам смысл жизни посмотреть любопытно.
Улыбался Вишну, вёл их в гостевую горницу. Толпились паломники, благоговели наперебой:
– Ух ты ж ё…
– Кто бы мог подумать…
– Как же я сразу-то не догадался…
– А можно теперь обратно? Да я с таким-то знанием…
– А вот нельзя теперь, – отвечал Вишну. – Негоже всем такую тайну на халяву знать. Сразу людям скучно жить станет.
– И то верно, – кивали паломники и оставались на небесах, кому где нравилось.
И зашёл как-то в гости Шива. Позволь, говорит, у тебя тут помедитировать.
Вишну не жалко, пустил, поместил в гостевой горнице, ибо, во-первых, негде больше, а во-вторых, на то она и гостевая.
Принялся было Шива медитировать, как вдруг – паломники. Потом ещё и ещё. А медитация, чтоб вы знали, это не после обеда вздремнуть. Тут настрой нужен, покой, уединение, да откуда ж им взяться в подобной обстановке! А терпения у Шивы почти что и нет, да и желания вникать-разбираться отродясь не водилось. Всего-то веков через пятнадцать оно возьми да и кончись совсем.
Короче, когда очередная группа явилась, он хвать трезубец да как жахнет.
– Надоели, – говорит, – каждый год дверью хлопать!
И не стало смысла жизни. Святых людей тоже, но их по привычке так и не хватились. А вот смысл жизни – ищут, конечно, ведь историю удалось по-тихому замять.
С тех пор Вишну святым людям на пороге улыбается вежливо в ответ на поклоны и просит заходить в следующую югу[3].
Как Шива конец света предотвратил
Прознал один святой человек, что на одной высокой-превысокой горе Шива медитирует. Очень кстати прознал, ибо было у святого человека к Шиве дело.
Добрался до горы, месяц вверх карабкался. Последнюю неделю уже без еды и воды, на одном энтузиазме. Превозмог, достиг вершины – а там и впрямь Шива.
– Тебе чего? – с подозрением так спрашивает.
Святой человек в ноги пал, вещает:
– Есть у меня идея, как достичь Золотого Века!
– Ну-ка, ну-ка? – Шива аж один глаз слегка приоткрыл от любопытства.
– Всего-то и надо, чтоб ты пошёл и сокрушил всех людей, которые способны на идиотский поступок! Тогда в мире останутся только люди хорошие, праведные, навроде меня. Чем не Золотой Век, а?
– И то дело…
И тут этак трезубцем ка-ак жахнуло – и не стало святого человека. Стала дырка в земле и чуток копоти.
Увы, мудрость его пропала втуне, ибо дело было без свидетелей. Так люди ничему из этой истории и не научились.
Пепел
– Это прекрасно, но…
Бумага потемнела, начала стремительно обугливаться по краям, и Андрей поспешил смахнуть её в стоящее рядом со столом жестяное ведро.
– …опять не то.
Вспыхнув на лету, гибнущая рукопись болидом врезалась в скопившийся на дне пепел, и облачко чёрных с проседью хлопьев взметнулось вверх. Казалось, душа неродившейся книги покинула корчащиеся в огне страницы, чтобы покрыть собою обшарпанный письменный стол и сидящего за ним человека.
– Попробуй ещё раз.
– Боюсь, лучше я уже не смогу, – тихо отозвался Андрей.
Он не отрываясь смотрел на ведро, в котором одна за другой погибли его работы. Десятки? Сотни? Он уже давно сбился со счета.
– Ох, трудно с вами, поэтами! Вдохновение вам подавай, самолюбие тешь. Еще немного, и я начну жалеть, что я не муза. С зодчими куда как легче.
Вот этого говорить не следовало. Андрей немедленно вспомнил про деда Платона, и вдохновения это воспоминание не принесло.
Помимо хрестоматийной внешности – седая борода лопатой, лукавый прищур и огромные крестьянские ручищи – дед обладал просто неприличной для своего возраста крепостью тела и духа. Андрей уже умудрился вспотеть, выдохнуться и приуныть, а Платон шагал все так же широко и размеренно, попутно успевая болтать и курить “козьи ножки”. Самокрутки эти поражали своей архаичностью: с едким домашним самосадом, из древней районной газеты, часто поминающей в заголовках съезды КПСС. Под стать была и дедова манера выражаться:
– Греки мы, милок. Вся деревня как один человек. Да ты не смотри, что я по-русски-то чешу как первый встречный. Вижу: не веришь. Хочешь, “Одиссею” наизусть прочту, по-гречески?
Андрей поспешно замотал головой. “Одиссея” на любом языке способна превратить трудную дорогу в просто невыносимую.
– Ото ж! – удовлетворенно резюмировал дед и окутался клубами дыма. – Да не кисни ты, Андрюшенька. Шагов двести ещё – и придем. Аккурат за этим взгорочком он и стоит. Увидишь свой… феномен.
