Эскадрон комиссаров - [3]

— Врет как сукин сын, — шептал в это время Фома, — врет, как сивый мерин. И что она в нем нашла хорошего, не понимаю.

— Сколько ты будешь тогда носить знаков? — спросила она.

— Знаков? На первый раз два треугольника, а там видно будет. Может, удастся сдать за нормальную школу, тогда сразу в комвзводы. А ты что же это так легко оделась? Озябнешь.

Миронов подвинулся на скамье поближе и обнял девушку. Девушка не сопротивлялась, но смотрела на него недоверчиво и с укором.

— В городе-то как жил? Небось барышни знакомые были?

— Быть-то, конечно, были, медички вот, штучки три все бегали, да разве я променяю на них тебя! Никогда не променяю!

— Сволочь! — бормотал взбешенный Баскаков. — Да они на тебя смотрели-то только потому, что ты со звездой красноармейской. И как это у человека хватает смелости!

Возмущенный враньем Миронова, Фома хотел уже уйти, но в это время Миронов обнял девушку и поцеловал. Крепко зажмурившийся Баскаков трепетал, как поджариваемый. Обида за себя и за нее, которую он считал обманутой, душила его. Миронов же продолжал врать о своих несуществующих качествах, и кавалерийской лихости. Он размахивал руками, притопывал, дзенькал шпорами и, вероятно, сам верил, что он действительно герой. Девушка, запрокинувшая голову на изгородь, с полураскрытым ртом, казалась спящей...

Когда первые проблески утренней зари разрядили рощу, Миронов спохватился.

— Надо идти, скоро подъем, — с тревогой, сказал он, вставая. — Ты проводишь меня?

Девушка тоже встала, и они пошли через окраину в рощу.

Мучимый раскаянием и еще более заинтригованный, Фома пошел следом, прячась за изгороди, углы построек и деревья рощи.

— Ухожу сейчас, прощай! — вполголоса говорил Миронов и, притянув девушку к себе, сдавил ее, поднимая.

— Не надо... Не надо, — услышал отвернувшийся Баскаков и, свалившись на полусгнившую прошлогоднюю листву, заскреб ее ногтями, в отчаянье сжимая челюсти...

— Тьфу, черт кургузый! Откуда тебя под руку принесло? — услышал он над собой раздраженный голос Миронова. — Спугнул, кудлатый... Убежала... Да ты чего? Чего с тобой? — с тревогой спросил Миронов. — Ты как сюда попал?

— Видала она? — сухо, не поднимая головы, оборвавшимся голосом спросил Фома.

— Чего? Тебя-то? Вот именно что... Все дело из-за этого и расстроилось... Ну, пошли.

— Не пойду, — все так же лежа, ответил Баскаков.

— Ну и черт с тобой, оставайся, — может, наряда на два нарвешься! — огрызнулся Миронов и сердито зашагал к эскадрону.

5

Вторую смену дневальных, заступившую с двенадцати ночи, Куров проверял через каждый час. Зная по себе, как тяжело стоять вторую смену, Артем подбадривал дневальных работой, которую то и дело задавал им. «Дурака валять будут, уснет кто-нибудь. Уж это как пить дать», — думал он, подходя к казарме.

— Все еще нет? — спросил он дневального Липатова.

— Нету. Разве только в окно залезли с той стороны. Так все равно слышно было бы. Да и лестница-то на конюшне.

— Скоро придут, — подсел Куров к Липатову.

— Кто их знает! — усомнился тот.

— Трусы... оба. Побоятся опоздать к подъему.

Куров разворотил свои узловатые ручищи и, скосоротившись, зевнул остервенело, с гаком и хрустом.

— Теперь самая пора кобелиться... Весна, вот они и бегают. Тут, брат, законы природы, — сказал он.

— Ну, они и зимой кобелятся. Кто захочет — всегда ему закон природы.

Липатов сразу, как только Артем заговорил о законе, понял, что если поддакнуть, разговора об этом хватит до утра.

— Захочет? Мало ли чего захочет! Тут должна быть своя причина...

— Эге! — вскочил Куров, увидя Миронова, идущего от уборной в нижней опущенной на брюки рубашке и без фуражки. — Откуда ты?

— Как «откуда»? — удивился Миронов и громко зевнул. — Чудак человек, не видишь? Из уборной.

— Погоди-ка!

— Чего погоди, нечего годить, спать надо, подъем скоро.

— Смотри, Миронов! Если ты там чего наблудил, через неделю будет все равно известно. Лучше не крутись и говори сразу.

— Это ты про что? — заикаясь, пролепетал Миронов.

— Про то самое, про ночь, про девку, про самовольную отлучку, еще кое про что.

— Больше ничего и не было.

— Как ничего? А с девкой-то? Из-за тебя будут говорить про всю Красную Армию. Девок, скажут, портят, развращают деревню.

— Ничего я ей не сделал, — бормотал побелевший Миронов.

— Ты думаешь, остальные-то — мерины? — продолжал жестокий Куров. — Не мерины, брат, а вот не бегают, как ты, потому что не в такое время живем, да не в такой армии служим. Иди. Если ничего не сделал с девкой — не говори, а про самовольную отлучку сам докладывай. А гимнастерку, если оставил где, возьми, потеряется еще.

— Вот она, — сконфуженно, совсем уже обескураженный показал под исподней рубашкой Миронов и, обогнув Курова, как опасное место, сунулся в казармы. Уже на лестнице он остановился и, оглянувшись, с досадой сплюнул:

— Тьфу! Вот адвокат, хуже старшины! Кудлатый черт, кыргыз скуластый...

6

Тихая до звона ночь изредка обрывается брехом костовских собак, глубоким всхрапом спящих на конюшне лошадей да совсем редким окриком дневальных: «Стоять! Дай ногу! Ногу! черт!..»

За конюшнями в луже монотонно поют свою песню лягушки, в заводях Мсты свищут утки, с офицерского кладбища доносится плач какой-то ночной птицы.