Эскадрон комиссаров - [22]

— Где эти живут? — ткнул он пальцем в фамилии. — Кто? Миронов и Ковалев? В казарме.

— Знаю, что в казарме, а где их кровать?

Фадеича свели.

— Тебя как, сынок, зовут? — обратился он к Миронову.

— Семен Миронов.

— А из каких краев? Отец, мать есть? Та-ак. А скажи-ка, на какие ты деньги пил, водку брал? Из дому, от отца? Эх ты, бить тебя некому. Отец-то небось из последних, а ты пропил! Голова ты садова! У нас сейчас на заводе старики — и те бросают, а ты поднял, да еще в Красной Армии. Вот я напишу отцу-то, я ему все распишу, как ты дисциплину укрепляешь.

Миронов, скаливший вначале зубы, заморгал и наконец обмяк.

— Я только раз.

— «Раз»! Ты раз, да я раз, вот те и два будет, а глядя на нас, и другие пососут. Пришей пуговицу-то, оторвется. Да пояс-то подтяни... вояка!

На следующий день от Фадеича принесли сколоченный им деревянный ящик с наказом поставить в кузне и бросать в него обрезки копыт и куски железа. На боках его было жирно нахимичено: «На индустриализацию».

Военком Смоляк яростно скреб свою косматую гриву и сопел:

— Подсидел, старый хрен! Прямо не в бровь, а в глаз...

С тех пор шефы зачастили. Двери халтуринского клуба открылись для красноармейцев на любой вечер, а сердитый Фадеич стал почетным эскадронным гостем. На вечера ему на квартиру подавали сани, он приезжал важный и серьезный.

И когда Робей сформировал роту для похода в Аракчеевку, Фадеич заявился с узелком хлеба провожавшей старухи.

— Ты это что? Не с нами ли? — удивились рабочие.

— Он не с нами, он с медичками, — хихикнул один.

— Ты чево раскудакался? — напустился Фадеич. — Тебе что, соли кто насыпал? Ишь храбрый какой!

За городом ему предложили сесть, он ругался, но шагал. У часовни снял сапоги, а на полдороге начал отставать. Ветров подвез его на Робеевой лошади и сдал на поруки в повозку...

С медтехникумом связь началась по комсомольской линии — эскадронной группы с ячейкой медтехникума. Сначала не ладилось. Для укрепления связи комсомолки поставили эскадрону спектакль. После спектакля — танцы. На вальс пошли от эскадрона только трое: Хитрович, лекпом и писарь. Заиграли падеспань.

Опять только трое.

— Чего не пляшете? — обратился военком к толпившимся в стороне красноармейцам. — Смелее, а то, что же, они будут полы топтать, а вы мыть! Тогда я кончу.

— Не умеем мы эти, — хмурясь, ответили красноармейцы. — Кабы кадриль или русскую, тогда бы...

Шерстеников побежал к медичкам договариваться. Те заспорили, однако на кадриль пошли. Балмейстер, как называли медички Хитровича, поставил пары одну против другой, гармонист развел «первую», и шеренги поплыли одна другой навстречу. «Вторая» — веселее, а уж в «третью» — «Во взводе были мы» — красноармейцы крутились с дробным приплясом, как в деревне. Ковалев ходил гоголем, подсвистывал, пока шла к нему девушка, успевал хлопнуть ладонями по голенищу и по сложенным трубкой губам.

— Э-эх, ты-ы! Ходи-и!.. — он, полный молодого кипевшего озорства, сам не заметив, с оттяжкой хлопнул одну медичку по заду.

Она резко взвизгнула, вырвалась из круга пляшущих и убежала. Танцы сломались и потухли. Почти все медички ушли из эскадрона сейчас же.

Красноармейцы с раскрытыми ртами провожали разбегавшихся медичек.

— Вот те на!.. Ее нарошно, а она уж... — бормотал смущенный Ковалев. — Кабы знал, так никогда бы... И взяться-то не за что, туда же сбрендила!

— А тебя взяло, — сердился Миронов. — Можно было тихонько.

— Так... ить... рази знашь?

— В суд может подать, — предложил один.

— В суд-то не подаст, а вот к нам-то больше не жди.

Обсуждая событие, красноармейцы строили всевозможные предположения и наконец поругались.

— А плевать нам на них, — говорили одни. — Привели каких-то, они и ломаются... Могут не ходить, не больно жалко, мы тоже не пойдем. Эка важность: в шутях по заду хлопнули! А она обернулась бы, да сдачу — вот и все.

— Тут дело не простое, — говорил Шерстеников, больше всех перепугавшийся этого случая как компрометирующего комсомол. — Слух может пойти про эскадрон. Охальничают, скажут, там.

В медтехникуме в это время развернулись целые дискуссионные бои. Комсомольская ячейка, с активом медичек из крестьян и рабочих, отбивалась от яростно нападавшей мещанско-интеллигентской прослойки, заявившей, что красноармейцы — хулиганье, дикари, и от них жди чубаровщины. В спор ввязался райком, его отметила газета, и заговорили в других техникумах. По городу поплыла сплетня о разврате, несколько папочек и мамочек демонстративно увели своих дочек из медтехникума с угрозой куда-то и кому-то пожаловаться.

Вопреки всему, комсомольская ячейка техникума готовила концерт. Администрация, струсившая от слухов, не разрешала поставить его в техникуме, и ячейка договорилась с клубом халтуринцев. Перед концертом был поставлен доклад о культурном шефстве над Красной Армией и задачах боевой подготовки эскадрона. На собрании комсомольской группы эскадрона ячейка техникума сделала о своей работе доклад, эскадрон присутствовал на нем полностью. На устраиваемый шефами-халтуринцами субботник в пользу эскадрона пришло больше половины медичек и работало наравне с красноармейцами. В эскадроне медички взяли руководство общеобразовательными кружками и кружком РОКК.