Эскадрильи летят за горизонт - [26]

Наше прибытие вызвало радостное оживление в полку. Майор Головин, руководивший полетами, долго обнимал меня. А уже на другой день я снова сел за штурвал, И опять потянулись похожие друг на друга боевые будни: зарева пожаров, разрывы зенитных снарядов, перестрелки с ночными истребителями, посадки в степи на подбитых машинах... [65]

Враг продолжал оказывать сильное давление на советские войска. Авиация делала все возможное, чтобы ослабить натиск гитлеровцев и дать возможность нашим частям и соединениям совершить маневр, осуществить перегруппировку сил или отойти на следующий рубеж обороны. Летать приходилось почти без передышки, днем и ночью, порой не доедая и не досыпая.

Я как-то спросил адъютанта эскадрильи Ковалева, сколько у нашего экипажа вылетов за последнее время.

— Сейчас посмотрим, — охотно откликнулся он и стал листать летную книжку. — С 12 мая и по сегодняшний день, 27 июня... 66 боевых вылетов... Экипаж был трижды подбит зенитной артиллерией. Один раз совершил посадку на горящем самолете в поле.

— По-моему, достаточно, — усмехнулся я.

— Вполне достаточно, — согласно закивал адъютант. — Иному человеку на всю жизнь хватило бы этого...

Нагрузка оказалась такой громадной, что даже я, несмотря на спартанскую закалку, начал сдавать: осунулся, постарел, стал ниже ростом. «Подтоптался немножко», — вяло отшучивался я от подтрунивавших по этому поводу товарищей... Вот и сегодня, собираясь на очередные полеты, я чувствовал неприятную нервную усталость. Болела и слегка кружилась голова. Через силу встряхнувшись, я нарочито бодрым голосом предложил Ковалеву:

— А что, адъютант, слетаем вместе на задание?

— Я готов, товарищ командир, и полечу с удовольствием, — охотно отозвался Ковалев.

— Ну тогда пусть Усачев и Трифонов отдохнут, а ты подбери хорошего стрелка-радиста — да в путь.

К вечеру небо закрыли тучи, пошел моросящий дождь. Лететь пришлось, несмотря на низкую облачность и дождь...

К концу июня немецко-фашистское командование, перегруппировав войска и подтянув резервы, бросило свои полчища в новое наступление на широком фронте — от Курска до Ростова. Советская авиация вынуждена была перебазироваться восточнее реки Дон.

* * *

Перелетев через Дон, наш полк разместился на полевой площадке в районе Верхний Мамон. Здесь мы получили недолгую передышку.

Утром, после завтрака, ко мне подошли лейтенанты Бочин и Панченко. [66]

— Комэск, погодка-то какая чудесная! Солнышко, тихо, облачка плавают...

— И так далее, — засмеялся Бочин.

— Ты, Петро, меня не перебивай, — отмахнулся Панченко. — Имею я право за два месяца непрерывных боев один раз помечтать, пофилософствовать, забыть про войну...

— И так далее и так да... — снова подхватил было Бочин, но получил от Панченко по шее.

Собравшиеся вокруг нас Кравчук, Сидоркин, Усачев, Трифонов, Лебедев, Заварихин, Чудненко громко рассмеялись, глядя на обескураженного Бочина. А Панченко как ни в чем не бывало развел руки в стороны и продолжал:

— Посмотрите вокруг! Красота-то какая!

Да, в то утро было тихо, спокойно, солнце ласково смотрело на домики поселка, на зелень садов и огородов.

Все присутствующие, как бы принимая приглашение Панченко, с удовольствием огляделись по сторонам.

— Так что же вы предлагаете? — спросил я.

— Раз нам дали передышку, нужно действовать, а ее заниматься разговорами, как вот этот философ, — указал Бочин на своего друга. — Я, то есть мы, предлагаем съездить на Дон искупаться, позагорать, ну и постирать кое-что...

Когда подошла грузовая машина, у столовой уже собралось человек сорок с полотенцами, узелками, с брезентовыми сумками из-под противогазов, набитыми всякой всячиной.

Найдя удобный спуск к Дону и небольшую песчаную отмель с желтоватым песком, мы остановили машину, быстро попрыгали через борта и мгновенно бросились в воду.

Вокруг пахло мятой, чаканом, луговой травой.

— Смотрите! — тревожно крикнул кто-то из ребят, указывая рукой на юг. Там, километрах в пяти, к Дону приближалась с северо-запада группа тяжелых немецких бомбардировщиков.

Летчики, стоя в воде, молча проводили их глазами, а через две-три минуты до нас долетел грохот рвавшихся бомб.

Мы с удовольствием продолжали барахтаться в реке, а Бочин и Панченко выбрались из воды и зашагали по берегу Дона.

— Эй, орлы! Куда? Скоро поедем домой! — крикнул я.

— Да посмотрим, что там, — отозвался Панченко.

Вдоволь насладившись купанием в прохладной воде, я оделся и решил немного прогуляться. Шагать по тропинке было удивительно легко.

Подойдя к пологому склону, я увидел внизу просторную [67] долину, заросшую невысокими деревьями и кустарником. На полянках росла густая трава, розовели лепестки цветов шиповника, густо белели соцветия дикого терна и боярышника. В кустах разноголосо щебетали птицы. «Ну точно как у нас под Сталинградом», — подумал я и тут же вспомнил свой родной город, Волхову балку, куда любил ходить в детстве и где так же прекрасно пахло травами...

Сталинград

Весь август советские войска вели упорные оборонительные бои против 4-й немецкой танковой армии, которая рвалась к Сталинграду с юга, вдоль железной дороги Котельниково — Сталинград, и против 6-й полевой армии врага, наступавшей с северо-запада. К середине августа войска нашей 62-й армии после ожесточенных боев отошли на левый берег Дона и закрепились на нем. Над Сталинградом нависла опасность. Бои носили исключительно ожесточенный, кровопролитный характер. Советские войска неоднократно наносили контрудары по врагу, опрокидывали его, гнали назад, сами получали ответные удары, откатывались в глубь своей обороны, но не теряли присутствия духа и были готовы драться до последнего вздоха.