Эскадрильи летят за горизонт - [23]

Удобно устроив на сене раненого радиста, мы пожелали ему скорее выздоравливать и возвратиться непременно в свою часть.

Инженер с техниками принялись осматривать повреждения. Ощупывали рваные края пробоин, просовывали в них руки, постукивали по стрингерам, шпангоутам, лонжеронам, проверяли прочность узлов, крепления деталей. Побывали в кабинах радиста, летчика, штурмана.

Отправив с докладом на КП Немцова, я присоединился к группе инженера.

— Через неделю машина будет как новая. Сделаем на совесть, — заверил меня Поповиченко. А я крепко пожал его мозолистую руку и с благодарностью подумал: «Что бы делали мы без замечательных техников, мотористов, оружейников, чей самоотверженный и напряженный труд, чьи золотые руки ремонтируют и возвращают в строй наши разбитые машины?».

Летим на юг

В течение трех месяцев наши летчики изо дня в день планомерно вели боевую работу и почти, не имели потерь. Однако в марте, в самом начале весны, нас настигло большое несчастье. Неожиданно налетевший снежный буран, длившийся несколько часов, явился причиной гибели отличных летчиков — майора Хардина, лейтенанта Зюзи, старшины Кизилова и штурмана М. Я. Николаева. Гибель боевых [58] друзей тяжело переживал каждый из нас. И когда в начале мая 1942 года полку было приказано перелететь из-под Воронежа на юг — в район Старобельска, где, по всей видимости, должны были развернуться серьезные события, — настроение у всех поднялось.

Наш 33-й бомбардировочный авиаполк занимался в то время разведкой и бомбежкой различных вражеских объектов. К весне в нем насчитывалось двадцать боевых экипажей, включая экипажи Рассказова и Козявина. А самолетов было и того меньше, все они основательно поизносились и требовали ремонта. К счастью, на фронте было пока тихо.

В начале мая на юге стояла отличная, теплая погода. Вовсю светило солнце, над зелеными просторами струилось легкое марево, в небе клубились небольшие белые облака.

В один из таких дней мы с Кравчуком сидели на берегу небольшой речушки. Высоко над нами надоедливо гудели моторы немецкого воздушного разведчика. В небе, там, где он пролетал, оставались на голубом фоне белые шапки разрывов зенитных снарядов. Разведчик, круто развернувшись, со снижением уходил из-под обстрела.

— Послушай, — обратился ко мне Кравчук. — Куда делся наш комэск-три? Что-то я его давно не вижу.

— И не скоро увидишь. Уехал наш комэск в какой-то запасной полк инспектором.

— Комэска можно понять. Майор, сорок лет, двадцать из них — в авиации. А перспективы не видно... Тебе, Василий, нужно командовать эскадрильей, а меня бери штурманом, — предложил Кравчук.

— Ты недалек от истины, — заметил я. — Временно эскадрилью передали мне. Поговорю с командиром полка, и тебя непременно назначат к нам штурманом.

— Только с одним условием, — подмигнул Кравчук, — если командовать третьей эскадрильей и дальше будешь ты.

— Надеюсь... А боевым комиссаром к нам уже назначен старший политрук Александр Иванович Сухов...

С наступлением темноты наш полк вылетел бомбить аэродромы в Полтаве и Харькове.

Набрав высоту восемьсот метров, я уточнил у штурмана Усачева курс следования на Полтаву и стал осматриваться. За линией фронта что-то горело, на переднем крае и в тактической глубине обороны противника рвались фугасные бомбы. Там и тут висели в воздухе светящие авиабомбы, в ночное небо тянулись трассы зенитных пулеметов и скорострельных пушек. Метались лучи зенитных прожекторов. [59]

По всему было ясно, что советская авиация вела наступление на широком фронте и на большую глубину.

— Что делается вокруг! — возбужденно заговорил Усачев. — Взяли мы фашиста в оборот! И крепко взяли!

— Это только прелюдия, — заметил я. — Сегодня в небе вся ночная авиация фронта и авиация дальнего действия.

Обменявшись еще несколькими общими фразами, мы занялись каждый своим делом. Контролируя полет по приборам, я время от времени с любопытством оглядывал горизонт и близлежащую местность.

Далеко впереди вспыхнули прожекторы.

— Полтава! — передал штурман.

Я видел, как сначала один, а потом еще четыре прожектора зацепили какой-то самолет. Он блестел в их ярком перекрестии. Вокруг рвались снаряды, но машина не маневрировала, а шла прямо на цель, не меняя направления, — очевидно, была на боевом курсе.

— Молодец! Смело идет!

— Через две-три минуты и мы пойдем по этой тропе, — произнес штурман с некоторым смущением.

— Нас не так просто поймать. Будем бомбить с высоты четыреста метров.

Мы находились еще километрах в десяти от цели, а четыре прожектора уже начали шарить по небосклону, пытаясь схватить нас в свои щупальца. Зенитка молчала. Над Полтавским аэродромом висели светящие авиабомбы.

Прожекторы несколько раз скользнули по плоскости, по фюзеляжу нашей машины. Лучи скрещивались примерно на высоте тысяча метров. Мы шли гораздо ниже. Я хорошо видел взлетно-посадочную полосу и немецкие самолеты над ней.

— Командир, доверни чуть влево. Будем идти точно вдоль стоянки, — сказал штурман.

Через несколько секунд на стоянках вспыхнуло несколько самолетов.

Зенитчики открыли огонь, на разных высотах стали рваться снаряды. В ночное небо потянулись трассы. Забегали, заскользили лучи прожекторов, но наш СБ уже уходил от цели.