Еще жива - [54]

— Так ты мне говорила. Мы должны проявлять сочувствие и милосердие, потому что это делает нас тем, что мы есть.

Швейцарец скалится, крепче сжимая мои руки.

— Ну давай, трусишка, мать твою. Борись за свою жизнь. Попытайся убить меня. Ты не сможешь выжить в этом новом мире, если не научишься убивать.

— Заткнись.

Его тело сотрясается от беззвучного смеха.

— Зои, — говорит Лиза, — прекрати.

Боевой дух выветривается из меня. Мои руки выпадают из тисков швейцарца, плечи опускаются. Жизненные силы, которые поддерживали во мне горение, достаточное для борьбы, отступают назад в свое укрытие. Энергия никогда не исчезает, только видоизменяется, тем не менее я чувствую, что что-то во мне исчезло.

— Хорошо.

На этот раз, когда пружины моего тела ослабевают, оно похоже на ленту, которая соскальзывает с лодыжки балерины, преодолевающей изнеможение и слабость.

— Ладно.

Я сажусь рядом с человеком, которого я могла бы запросто убить, не будь рядом Лизы, способной меня остановить, и подтягиваю колени к подбородку.

— Я ненавижу тебя.

Швейцарец смотрит на меня сверху вниз, его осклабившийся рот застыл в презрительной ухмылке. Он толкает меня ботинком.

— Трусиха.

— Может быть, — говорю я. — А может, и нет.

— Нет, так и есть, ты — трусливая дура. Любой на твоем месте нашел бы возможность убить меня, а у тебя кишка тонка.

— Я хотела. И сейчас хочу.

— Тем не менее ты перестала драться.

— Это было не мое желание.

— В таком случае ты ничем не лучше меня. Мы одинаковое дерьмо, американка.

— Ты уж определись: либо я трусиха, либо нет.

Я наклоняюсь и помогаю Лизе подняться на ноги. Ее бок выглядит как надвигающийся шторм, весь в сине-черных пятнах с вкраплениями ярко-красного. Именно сейчас я ничем не могу ей помочь. Я не врач. Нет никакой возможности определить, сломано что-нибудь или нет, но мы должны продолжить путь, и я хочу надеяться, что с ней все нормально.

— Как думаешь, с твоим ребенком все в порядке?

Она пожимает плечами, про моего не спрашивает.

— Идите, — говорит швейцарец, — я не стану вас держать.

Я ничего не говорю, лишь бы он не передумал.

Карта и компас в моих руках, и мы, прихрамывая, направляемся в Афины. Смешок швейцарца сперва становится еле слышным, затем исчезает вовсе.

Небо равномерно серое, без просветов, но, по крайней мере, нет дождя. Вот мы и снова вдвоем, Лиза и я. Велосипеда больше нет с нами. Запасов продуктов тоже нет. Нет моих ножей. Нет швейцарца.

Я могла бы убить его, стереть его жизнь, как будто это не более чем грязное пятно. Мне нужно было попытаться. Но море истощило мои силы, опустошив меня, как бокал вина. Мои руки по-прежнему дрожат и трясутся, и хотя я крепко сжимаю лямки рюкзака, это не помогает их успокоить.

Если швейцарец снова нагонит нас, он покойник.

Взявшись за руки, мы двигаемся по шоссе, которое приведет нас в Афины. Брошенных автомобилей мало. Вежливые греки умирали дома, оставив автомобили припаркованными на своих узких улочках. Мы обходим то, что осталось от мертвецов. Было бы неуважительно переступать через них. В моих ночных кошмарах они хватают меня, тянут к земле и тащат в мир мертвых.

Мрачные мысли не покидают меня всю дорогу в Афины. Нам бы следовало обойти город, но кружного пути нет. Пирей плавно переходит в Афины, границы между ними нет.

Мы в бетонных джунглях, схваченных стоп-кадром. Кроме нас, все вокруг неподвижно. Мы как воры, тайком пробирающиеся через город мертвецов и старающиеся остаться незамеченными. Но быть на виду, вероятно, самый лучший вариант. Высокое шоссе ставит нас в выгодное положение, никто не сможет подкрасться к нам так, чтобы мы его не увидели.

Мы шагаем, пока не наступает ночь. Афины погружаются в темноту. Остается лишь один огонек впереди. Я описываю ситуацию Лизе.

— Давай посмотрим, что там, — предлагаю я.

— Я не хочу туда идти.

— Мы подойдем потихоньку, и я проверю, безопасно ли там.

— Нет! — истерически взвизгивает она.

— Тогда я пойду сама.

— Нет, не ходи. Останься.

— Хорошо, я остаюсь.

Мы подходим ближе, потому что так пролегает дорога. Огонек разрастается, мы словно бабочки, которых влечет к свету. Напряжение Лизы все увеличивается, и вскоре рядом со мной начинает идти подобие скрипичного смычка.

Впереди — это обман зрения. Свет исходит из поросшей деревьями местности, настолько близко от нас отстоящей, что, кажется, плюнь — и попадешь. Он справа от нас и вниз, вниз, вниз…

— Мы можем подкрасться, и я загляну через край. — Я киваю в сторону обочины хайвэя. — Нам не нужно подходить ближе.

— Мы не спустимся вниз?

— Нет.

— Хорошо.

Мы так и делаем. Мы осторожно подбираемся к краю, и я с опаской наклоняюсь над серым бордюром. То, что я вижу, когда-то было парком с детскими игровыми площадками. Теперь все заросло, природа снова утверждает свое доминирующее положение повсюду среди песочниц и лесенок, где не так давно играли дети. Зелень опутала качели, будто пытаясь задушить стальную конструкцию. Водопад виноградных лоз спускается с горки. А посреди всего этого пылает огонь в металлической урне для мусора, вывернутой из своего места около фонтана.

— Я слышу огонь, — шепчет Лиза. — Там есть люди?

Действительно, я тоже слышу треск, щелчки и хлопки огня, пожирающего свою добычу.