Еще одна станция - [15]

– Невероятная детализированность, – говорит Огаст. С такого близкого расстояния видны все крошечные части, но с другого конца комнаты это казалось сложной мерцающей работой из бисера. – Это больше, чем просто сумма составляющих.

Майла щурится.

– Может быть. Хочешь что-нибудь послушать?

Большая часть ее винила выглядит подержанной и часто используемой без какого-либо порядка. Это тот уровень комфортного хаоса, всегда прослеживающийся в Майле.

– Эта коллекция, – говорит она, – раньше принадлежала моим родителям – они несколько лет назад решили избавиться от всего винила по методу КонМари, но я их сохранила.

– У меня самый скучный музыкальный вкус, – говорит ей Огаст. – Все, что я слушаю, – подкасты об убийствах. Я и половину этих людей не знаю.

– Мы можем это исправить, – говорит Майла. – К чему у тебя лежит сейчас душа? Фанк? Панк? Пост-панк? Поп-панк? Поп? Олд-скульный поп? Нью-скульный поп? Нью-скульный олд-скульный?..

Огаст думает о вчерашнем дне, о Джейн, садящейся на сиденье рядом с ней, рассказывающей, затаив дыхание, про Clash и протягивающей наушники. Она казалась такой разочарованной, когда Огаст неловко призналась, что не знает эту группу.

– У тебя есть панк 70-х?

– У-у, да, – говорит Майла. Она вытаскивает пластинку и перекатывается на спину, как греющаяся под солнцем ящерица. – Это очень узнаваемо. Ты наверняка уже это слышала.

Она показывает обложку – черную и покрытую тонкими зубчатыми белыми линиями. Огаст кажется, что она видела ее на чьей-то футболке, но не может вспомнить.

– Ну же, – говорит Майла. – Joy Division? Все, кто хоть когда-то чуял запах гвоздичной сигареты, знают Joy Division.

– Я же говорила, – отвечает Огаст. – Тебе придется меня исправить.

– Ладно, хорошо. – Майла ставит пластинку на проигрыватель в углу. – Начнем с этого. Давай. – Она взбивает подушку рядом.

Огаст таращится. Она привыкает к тому, чтобы иметь друзей, как Уинфилд привыкает к дням, когда ему приходится работать в утреннюю смену, – с раздражением и недоумением. Но все равно опускается на кровать.

Они остаются там часами, снова и снова переворачивая пластинку, пока Майла объясняет, что Joy Division – это технически не панк, а пост-панк, и в чем разница между ними, и что, хотя пост-панк был в 70-х, в 80-х и 90-х был еще и панк. Майла открывает страницу в «Википедии» на телефоне и начинает зачитывать ее вслух, что для Огаст в новинку: обычно никто не ищет информацию для нее.

Она слушает басовые партии, переходящие друг в друга, и начинает понимать. Музыку и то, почему она может так много для кого-то значить.

Она представляет Джейн где-то в городе, раскинувшуюся на кровати и тоже это слушающую. Может быть, она включает She’s Lost Control[5], пока бродит по кухне, готовя ужин, кружась в вальсе из повседневных дел, касаясь сковородок и ножей, которые она перевозила из одной квартиры в другую, – целая жизнь, полная вещей. Огаст уверена, что у нее намного больше, чем пять коробок. Она наверняка полностью реализовалась. У нее наверняка есть целая гирлянда из любовных похождений, и в поцелуях для нее уже нет ничего особенного, потому что носки одной ее бывшей девушки смешались с ее бельем, а сережка другой потерялась под комодом.

С ума сойти – Огаст может вообразить всю жизнь девушки, которую даже не знает, но не может представить, как должна выглядеть ее собственная.

В какой-то момент Майла переворачивается и смотрит на нее, пока музыка продолжает играть.

– Мы все разрулим, да? – говорит она.

Огаст фыркает.

– Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Потому что у тебя… энергетика человека, который все знает.

– Ты думаешь о своем парне.

– Не-а, – говорит она. – Ты что-то знаешь.

– Я даже не знаю, как… устанавливать контакт с человеком.

– Это неправда. Мы с Нико тебя обожаем.

Огаст моргает в потолок, пытаясь осмыслить ее слова.

– Это… это мило и все такое, но вы… понимаешь. Другие.

– В чем другие?

– Как будто вы – две планеты. У вас есть гравитационные поля. Вы притягиваете к себе людей. Это… неизбежно. Я и вполовину не такая теплая и радушная. Никакой поддержки для жизни.

Майла вздыхает.

– Господи, я не знала, что ты можешь быть такой охренительно ужасной. – Огаст хмурится, и Майла смеется. – Ты вообще себя слышишь? Ты классная. Ты умная. Господи, может, это просто люди в твоей дурацкой католической школе были придурками. Ты светишь ярче, чем сама думаешь.

– Ну, может быть. Очень мило с твоей стороны.

– Это не мило, это правда.

Они обе молчат, пока крутится пластинка.

– Ты тоже, – наконец говорит Огаст в потолок. Ей тяжело говорить такие вещи прямо. – Светишь.

– Ой, я знаю.

* * *

Учеба в самом разгаре, и пять дней в неделю у Огаст тесты и лекция за лекцией. Из-за этого ей приходится брать ночные смены, и она становится свидетелем появления самых чудных персонажей и самых странных событий, которые снисходят на «Билли» под покровом ночи.

В свою первую неделю она двадцать минут объясняла пьяному мужчине, почему нельзя заказать сосиски и, когда ей это не удалось, почему нельзя делать упражнения для тазового дна на барной стойке. Быть заведением в Бруклине, как узнала Огаст, означает собирать всех странных обитателей Нью-Йорка под конец ночи, как фильтр в бассейне, полный майских жуков.