Еще одна из дома Романовых - [47]

он закричал?!

Она хохотала и хохотала, не в силах остановиться, до слез, и смехом этим, и слезами она прощалась с прошлым, безошибочно чувствуя, что нынешний вечер станет для нее началом новой жизни, новой судьбы!

* * *

Жизнь порой печалит нас, но она же и уносит огорчения или приносит на смену им радости. Недаром ее так часто сравнивают с рекой. Да и время сравнивают с рекой или с водой, которая точит камень. Время сглаживает наши обиды, учит терпеть и прощать. Это, конечно, прописная истина, однако каждый постигает ее на собственном опыте.

С того часа, как Александра, стоя за колонной, давала себе слово изменить свою жизнь, прошло не так много времени, а жизнь эта уже и в самом деле изменилась. Чуть больше года назад золоченая карета, которую везла шестерка белых коней, сопровождаемая конниками в красных доломанах, привезла в Зимний дворец для крещения первую дочь Александры и Павла. Ее назвали Марией – именем императриц! И в царской семье появилась еще одна Мария Павловна – младшая. Ее крестными родителями были – по настоянию Павла – Сергей Александрович и Элла.

Теперь Александра снова была беременна. Рожать предстояло через два месяца, и она надеялась все это время провести в Ильинском.

Вот уже почти год миновал с тех пор, как Сергей Александрович был назначен московским градоначальником и вместе с Эллой переехал из Петербурга. Сначала Александра, которая долго не могла забыть разговора, подслушанного на черном бале, этому радовалась. С глаз долой – из сердца вон, или, как говорят греки, глаза, которых не видишь, быстро забываются.

Она внимательно, исподтишка наблюдала за мужем – тоскует ли по Элле, хочет ли встретиться с ней. Однако что тут высмотришь? Павел прекрасно владел собой! Если он и тосковал, то никак этого не показывал. Правда, он сразу предложил, чтобы крестным отцом и матерью Машеньки стали Сергей Александрович и Элла, однако Александра и сама понимала, что иначе было невозможно.

Они встретились как добрые друзья и любящие родственники, не более того. Братья бросились друг другу в объятия, потом Павел подошел к Элле. В эту же минуту Сергей шагнул к Александре и крепко расцеловал ее, а потом склонился к малышке, которую та держала на руках, и на несколько мгновений заслонил от нее Эллу и Павла. Александра вдруг подумала, что он сделал это нарочно, но, гневно глянув на зятя, встретила его умиленный, слезой затянутый взор.

– Чудесное, чудесное дитя, – пробормотал он, переводя взгляд с Александры на спящую Машеньку.

– Кто? – невольно засмеялась она.

– Вы обе, – улыбнулся в ответ Сергей. – Мне даже трудно сказать, кого из вас я люблю больше. Вы мне роднее сестры, Александра, а вашу девочку я буду всегда оберегать и охранять, как отец, нет, лучше, чем отец.

– Надеюсь, вам не придется заменять ей родителей, – улыбнулась Александра, – во всяком случае, я очень благодарна.

– Не надейтесь, – почти сурово проговорил Сергей. – Я буду очень требовательным крестным. Я очень часто буду отнимать у вас дочь, чтобы наслаждаться ее присутствием в Ильинском!

– Какой ужас! – расхохоталась Александра, вдруг почувствовав себя с Сергеем так свободно, как не чувствовала никогда раньше. – Я буду отдавать вам девочку в Ильинское добровольно. Но с одним условием: вместе с ней вы заберете и меня, и Павла!

Они еще смеялись, с удовольствием глядя друг на друга, когда подошли Элла и Павел, и Александра вдруг отчетливо почувствовала, что роли переменились: сейчас не она была одинокой, завезенной из каких-то диких краев провинциалкой в присутствии великолепных великих князей, а Элла ощущала себя одинокой рядом с мужем, который восхищался женой и ребенком любимого брата. И в эту минуту Александра пожалела Эллу, потому что прозрела всей душой ее женское одиночество, ее унылое, хотя и внешне блестящее существование, поняла бессмысленность ее красоты, которая обречена на увядание и смерть, в то время как она, Александра, будет вновь и вновь расцветать и возрождаться в своих детях, в своих – и детях Павла.

И она встретила невестку такой ласковой всепрощающей улыбкой, что на глаза у Эллы тоже навернулись слезы, и спустя мгновение они уже все вчетвером утирали глаза, мужья и жены, и только Машенька, которую забрала у Александры подоспевшая няня, не плакала, а смотрела вокруг своими светлыми глазами, не утратившими еще блеклой младенческой голубизны.

С того дня на душу Александры снизошло удивительное спокойствие. Она перестала ревновать, перестала бояться за свое счастье. Она просто закрывала глаза на то, что могло ее огорчить, не прислушивалась к сплетням, не замечала колкостей, отворачивалась, если ей казалось, что Элла и Павел стоят слишком близко, и снисходительно улыбалась, когда ей чудилось слишком уж сладкое, притворное радушие в голосе или манерах Эллы. Она чувствовала себя сильнее этой одинокой и никому не нужной женщины. Да-да, Александра поняла, что хоть Сергей и восхищается красой своей жены, но рядом с ней он не нашел счастья. Этому надменному, высокомерному, порою такому неприятному человеку оказались гораздо нужнее дети, чем избалованная, самовлюбленная, поглощенная своей красотой жена. В его глазах Александра встречала такую чистую, заботливую нежность, с какой на нее смотрел только отец. Она понимала, что Сергей любит ее – как дочь, как сестру, – и любовь эта объясняется не умом или красотой Александры, она отдавала себе отчет в том, что Элла гораздо умнее и красивее ее, – но он почти обожествляет сестру мужа из-за ее материнства.