Еще один день - [3]

****

Утром я услышал голос санитарки.

— Кто дежурный по завтраку? — спросила она, заглянув в палату.

Понятное дело, никто не отзывался.

— Я дежурный, — сказал я, и добавил: с Шулешовым.

— Хорошо. Давайте только поживей, мальчишки.

Я встал, быстро оделся и стал будить Шулю.

— Санек, — толкал я его в бок, — пойдем за завтраком сгоняем. Вставай, хоть воздухом подышим, может пивка успеем зацепить.

— Идем, — открыл глаза он, услышав магическое слово "пиво".

Санитарка выдала нам фуфайки и мы выбрались на улицу. Вдохнули бодрящего октябрьского воздуха, вкрутили в рот по сигаретке, и зашагали на кухню. Под ногами хрустели затянутые коркой лужи. На тополе горланила ворона.

— Смотри, — кивнул в сторону Шуля, — психов выгуливают.

По аллее ползла странная колонна из пяти человек. Локомотивом, сжимая в кулачище веревку, шел матерый санитар. Конец веревки держал его коллега. А между ними, связанные по рукам, плелись "пассажиры". На них были огромные сапоги, клетчатые шаровары путались в коленях. Объеденные ушанки загадочным образом держались на их лбах или затылках. Больные смотрели строго перед собой, и, кажется, не моргали.

"Кого Юпитер хочет погубить, того лишает разума"- припомнил я слова кого-то из великих.

Пройдя метров сто, мы оказались у серого здания с металлическим лотком для приемки хлеба. Поодаль четверо наших ребят выгружали из машины сетки с капустой и луком. Парни трудились за еду. После работы их от пуза кормили. Шуля приветливо махнул им. Один из них кивнул в ответ. У заднего входа толпились пациенты.

— Пойдем, — сказал Шуля, — нам туда, походу.

Как только мы подошли ко входу, меня схватила за рукав бабушка в пуховой шали и грязном бордовом пальтишке.

— Николаш, сыночек, — заскулила она, — ты не видал мою кошку Графочку? Аграфену? Вот ведь что, убегла куда-то и не сыщешь…

— Свали, бабуля, не до тебя, — я вырвал руку и мы поспешно вошли в кухню.

Несмотря на то, что работали вентиляторы, внутри было душновато. Пахло выпечкой, котлетами и тушеным мясом. Все это изобилие повара носили большими противнями. Носили неизвестно куда. Украдкой заглянув в бадью с супом, я увидел плавающие там куски мяса. Вспомнил нашу баланду и по-волчьи облизнулся.

— Из десятого? — спросила повариха. Белый халат смотрелся на ней как кожа на барабане.

— Из него, — ответил Шуля.

— Не готово еще. Через час придете.

— О, кей, — сказал я, хитро подмигнув Шуле, — помчали за пивом.

Вышли, и поплыли в сторону ларьков.

****

На пятый день пребывания в этом богонеугодном заведении меня вызвали к психиатру. Мне повезло — я попал к молоденькой дамочке. (Беседовать с ветхозаветной бабулей из соседнего кабинета — удовольствие сомнительное). Это была полногрудая шатенка с длинными блестящими локонами. Кэтрин Зета-Джонс, ни дать, ни взять.

"И что она забыла в этой дыре, — подумал я, — совсем не подходящая среда для такой орхидеи".

Кэтрин сидела за столом и листала какой-то глянцевый журнальчик.

— Здрасьте, — сказал я, развалившись на стуле.

— Сядь нормально, — рявкнула орхидея, моментально разбив всю мою хрупкую лирику.

Я подобрался.

— Фамилия? — спросила она, отложив наконец журнал.

— Чья? — решил поиздеваться я.

— Ну не моя же, — ответила звезда Голливуда, сверля меня взглядом.

— Моя фамилия, — кивнул я на папку перед ней, — огромными красными буквами увековечена здесь.

— Умный?

— Был бы умный, — вздохнул я, — сюда бы не загремел.

Кэтрин разложила на столе какие-то карточки с рисунками.

— Что здесь изображено? — ткнула она ноготком в одну из них.

— Кремль, — без раздумий ответил я.

— В шестое хочешь? — пригрозила орхидея.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал я, вглядываясь в замысловатые узоры, — Лев Толстой в "Ясной поляне". Здесь отчетливо видно, как он плугом пашет землю. И Софья Андреевна тут. Сидит на веранде, чайком балуется.

— Здесь что? — с каменным лицом Кэтрин придвинула следующую карточку.

— Купель Силоамская. И сады Армиды.

— Хорошо, так и запишем, — она раскрыла папку и взглянула на меня исподлобья.

— Пишите, пишите, — не унимался я. — Девушка, я вас очень прошу, поставьте мне диагноз- "хронический раздолбай с прогрессирующей формой легкомыслия", не ошибетесь.

С едва заметной улыбкой Кэтрин записала в моем личном деле "здоров".

— А что вы делаете сегодня вечером? — спросил я, поднимаясь.

— Ой, иди уже, Дон Жопен. Давай следующего зови.

****

Как-то раз друзья привезли Лехе травы. Шуля дуть отказался, и, дождавшись отбоя, мы пошли в туалет вдвоем. Леха достал из кармана пипетку, втянул с ладони траву, и протянул мне. Я затянулся, покашлял и передал Лехе. Покурив, мы вернулись в палату, и стали уничтожать все свои съестные заначки. Ребята давно спали, а мы сидели на своих койках и чавкали.

— Ты как? — едва сдерживая смех, полушепотом спросил Леха.

— Нормуль, — ответил я, выдавив колбасный паштет в рот, — не спалиться бы только…

— Ложись, и не спалишься, — Леха смял пакет из-под чипсов и убрал в сумку.

Я прилег. Уткнув голову в подушку, мой сокурыш глухо смеялся.

Вскоре я отключился и увидел идиотский сон. Снились мне фигуристки. Выступали они на стадионе. Я сижу на трибуне. Вокруг меня странные люди бандитского вида. На них телогрейки, ватные штаны и валенки. А я почему-то голый. Звучит гимн России. Вдруг кто-то толкает меня в спину, и я падаю на лед. Ко мне подкатывают фигуристки, хватают за руки, за ноги и тянут в разные стороны. Гимн смолкает. Люди на трибунах в ожидании замирают. Легко разорвав меня на части, фигуристки скользят по кругу, демонстрируя публике мои фрагменты. Затем выбрасывают их на трибуну. Вступает торжественная музыка. Начинается хаос. Все дерутся за куски человечины. И тут я обнаруживаю себя в беснующейся толпе. Пытаюсь отобрать свою ногу у небритого мужика с приплюснутым носом. С большим трудом мне это удается. Мужик падает на колени и рыдает. Я жадно впиваюсь зубами в ляжку, и понимаю, что ем жареную баранину. А рядом дети. Грязные, неухоженные. Фигуристки смотрят на меня с укором и в один голос твердят: "Зачем отнял у маленького?! Зачем отнял у маленького?! Верни украденное!" Мне становится ужасно стыдно.