Ещё о женЬщинах - [26]

Ну и всякие другие случаи. Так что, прочитав записку, я, в общем, нисколько не удивился, а обрадовался новой встрече со старым другом, хотя и не сказать, чтобы очень.

— Так что ж, — сказал я, — по всему видать — ебутся! — И с этими словами решительно вошёл в хату. Баба осторожно вошла за мной, готовая в любой момент отпрянуть назад, я же, наоборот, поспешал, в надежде увидеть что-нибудь такое.

Однако мне не повезло. Толик встретил меня в исподних трусах «Вася» фирмы «Пальметта». Он казался растерянным, что ему очень шло. Девушка оказалась плохо (в смысле мало, хотя и плохо тоже) одетой косоглазой брюнеткой с тоненькими ручками и ножками. От неё пахло Толиком.

Были объятия и слёзы радости. Девушка торопливо одевалась, но от торопливости все члены засовывались неправильно и получалось у неё как раз медленно.

Мы немного поговорили с Толиком на крылечке, причём он указал, что я неправильно ухаживаю за огородом, выпили по рюмочке, закусив сие жёлтой икрой мойвы, которой у меня была трёхлитровая банка и потом протухла, и они ушли.

Они ушли. Мы с бабой задумались. Я, признаться, под огнедышащим супом подразумевал нечто большее, или, чтобы не вступать в аксиологические дискуссии, нечто иное, то есть бабу. Она, видимо, тоже. И вот мы критически осматриваем нашу постель. До какой степени её изгадили незваные гости.

Я сказал:

— Я не знаю этой девочки. Наверное, она то, что ты сказала. Но я знаю Толика. Вот в чём загвоздка.

Баба слушала, сняв очки и выбирая место, куда их положить, чтобы не потерять.

— И, — говорю я, — всё бы ничего. Но меня не прикалывает ложиться в постель, осквернённую моим лучшим другом.

Баба сказала:

— Я не знаю твоего Толика. Но в одну постель с этой шлюхой немытой я не лягу.

«А сама-то ты, можно подумать, мытая», — нежно думаю я и говорю:

— Да нет, это фигня, это пускай, даже пикантно, но вот если там будет пахнуть Толиком, то пошли лучше в сарай.

Баба сняла свой белый пиджак, повесила его на плечики и отвечает:

— Ты сам подумай, какая-то блядь, ещё, чего доброго, мою подушку под жопу клала!

— А вдруг мою?

— А вдруг мою?!

Я заметил:

— А вдруг совсем не клала?

Баба поставила чайник и рассуждает:

— Может, у неё мандавошки. (Меня как обожгло: а вдруг у него? Бр-р!)

Блядь косоглазая, не успокаивается баба, наливая кофе. Я тоже попросил чашечку, а поскольку было очень горячо, то мы не спешили.

— Знаешь, Бог с ней, что блядь, — рассудил я, с удовольствием прихлебнув кофе. — Всё ж таки жертва общественной ситуации…

— Какой ситуации! — баба поморщилась. — У всех ситуация, а блядь она одна.

— Да ни фига не одна, — уточнил я.

— Ты на кого намекаешь? — живо заинтересовалась она.

Я в принципе ни на кого не намекал, но если б я сказал, что ни на кого, она бы подумала, что на неё. Пришлось соврать:

— На Наташу, например.

— Наташа сирота, — вздохнула баба.

— Да ни фига себе сирота! — опешил я. — Этак и я тоже сирота! Ей сколько лет — пять, шесть? Сирота, блин! Да в её возрасте люди и должны быть сиротами. — И прикусил маленький язычок, ибо тут мог быть усмотрен намёк на здравствующих тестя и тёщу, и спешно загрузил:

— А что, сиротам типа всё можно?! Типа социально близкие? Ты тоже, между прочим, — воодушевился я, — не из пуховиков дворянского гнезда! Ты тоже хлебнула — и ничего! Чувство собственного достоинства, и бережёшь честь смолоду!

— Не подхалимствуй, — пригорюнилась баба, вспомнив непростую свою юность, в которой были и друзья-хулиганы, и пьяные подружки, и яростный стройотряд штукатуркой, оставивший след не только в её душе, но и на теле. Шрам на лодыжке от язвы, полученной в стройотряде посредством погашения кусочка извести непосредственно на молодой бабьей коже, а также разные катастрофы. Однажды в коровнике она сверзилась с лесов на молодого телёночка, у неё на бедре был чёрный синяк величиной с голову телёночка, а тот, в свою очередь, неделю не просил кушать, стал вообще придурковатым, а когда вырос, оказалось, что у него не стоит бычий хуй, и его отдали в поликлинику для опытов. Особенно запомнился ей обряд инициации, который заслуживает отдельного описания, но это огромная тема, не встраивающаяся в рамки проблемы пола, и мы к ней обязательно вернёмся, но не сейчас. Ну и по мелочам — почерневшие от ржавой воды зубы и прочий педикулёз.

— Знаешь, — почесал я грудь, вешая рубаху на те же плечики, — это ничего. Пускай пахнет двумя женщинами вместо одной, это ничего.

— Ах двумя? — прищурилась баба, уже снявшая было правую туфлю, но теперь надевая её обратно на то же самое место. — Значит, от меня так же пахнет?!

— Да что ты! — всплеснул я руками. — Наоборот! Совсем не так, я про что и говорю, что будут разные запахи! Ну ладно, ладно, не буду. Пошли вообще в сарай.

— Да, в сарай! Там ни лечь, ни сесть, и щепки в колени втыкаются.

— Ну давай бросим одеяло.

— Да? Сам на своём одеяле ебись!

— А что такого? — выразил я искреннее недоумение, хотя знал, чем ей не мило это старое одеяло.

Она не брезглива, но ревнива. Поэтому ей не нравится, что на одеяле остались критические следы моей бывшей подруги. Жизни. Эти следы давно высохли, испарились, присыпались пылью, остатки погребены под новыми наслоениями, и сам спектральный анализ не обнаружил бы их, хотя я не силён в спектральном анализе, может быть, и обнаружил, но ревнивая память обнаруживает легко. А ларчик, как оказалось впоследствии, просто открывался: мы подстелили его обратной стороной.