Эшби - [38]

«Она трогала Друзиллу! Она трогала Друзиллу!» Еловая ветка упала к моим ногам. Дождь перестал. Я вышел из хижины и побрел на опушку. Охотники за ночной дичью сложили свои плащи и пелерины под лиственницей. Они поздоровались со мной. Один из них увидел, что я плачу, подошел ко мне и положил мне на плечо свою тяжелую, пахнущую дымком ладонь. В этой ладони ощущалась тяжесть рабочего дня, разноцветная песнь полей, жар и прохлада лесов, гудела усталость его тела, текла влага его сердца; мое лицо трепетало в его высокой тени, как покрытый рябью пруд без решеток и балюстрад.

Любовью светилось мое лицо. Внутри меня выросло дерево. Всякий раз, как разговор заходил о тебе, на ветвях его распускались цветы.

Теперь ты от меня далека, изъедена болью, покорена, измучена, тронута тлением и распадом, ты в агонии, ты видишь то, чего не вижу я, слышишь то, чего не слышу я, ты прикоснулась к пустоте, ты находишь дорогу там, где я упаду, разум оставил тебя.

Смерть Друзиллы

Теперь я могу ее видеть в любой час дня или ночи. Перед тем, как войти в ее комнату, я поднимаю воротник куртки, словно на опушке влажного, сочащегося миазмами леса. Я подхожу к ней, не зная, улыбнется она мне или оттолкнет. Наклоняясь над ней, я дрожу от мысли, что она может плюнуть мне в лицо. Когда ее ладонь приближается к моим глазам, мне становится страшно. Я боюсь зловонной тени, стерегущей ее, как дракон. Эдвард ее не боится, он удерживает ее в жизни, впитывая ее смертный пот своими напряженными руками, своим тяжелым от желания телом.

Медленно приближается ночь. Вот она подходит к окну, нетерпеливая царица с покрытой золотом, как у саламандры, грудью; вот она поднимается в оконном проеме, милостивая и губительная влага, змея, змея. Нахлынув с заходом солнца, она скользит из лиловых кустов, ползет по накрытой тенями деревьев траве, подступает к домам, к фермам вместе с размытыми очертаниями возвращающихся с пастбищ животных, сталкивает школьника с разбитой дороги, закрывает изгороди, правит природой и людскими сердцами.

Медленно приближается ночь, укрывая мои плечи чернильным руном.

Ил поднимается мне до колен. Я слышу дыхание Друзиллы в соседней комнате; когда я открываю дверь, я вижу громадного серого краба, прячущегося в тень комода, и липкие соленые следы на паркете.

Эдвард плавает в этом аквариуме, как черная медуза. В продолжении его жестов — цветение, приливы и череда теней. Сегодня страстная суббота. Мрак хватает за горло. Грусть — временное зло. Здесь скрыт свет дня, солнце ночи, щека в конце сырой дороги.

Тень грызет ее руки, я целую черствый хлеб ее щек. Безумие изогнуло ее тело, как обгоревшую ветку. Ее глаза смотрят на меня, как озера, скованные льдом.

Эдвард поднялся к себе, чтобы переодеться к церковной службе.

Хотел бы я проникнуть в его душу. Губы его дрожат, но я подозреваю его в холодности и равнодушии. Он живет лишь противоречиями, и вся его привлекательность исходит из угнетения плоти. Его влекут великие страсти, но он остается верным своим детским обидам. Когда он хочет оставаться непреклонным, он смягчается. Его оружие — улыбка, и он осведомлен об этом. Осознавая в себе презрение к кому-либо, он способен даже это чувство выразить улыбкой. Он хочет быть волевым человеком, но удается ему быть только упрямым.

В его глазах, правда не вполне ясно, читается то, что его беспокоит — желание победить в бою и страх перед возможными ранами.

Он спускается. Когда он проходит мимо, я ощущаю запах ребенка после ванны. Хочу погладить его руку, зарыдать на его парящей груди, раствориться в нем; я его ненавижу, я ненавижу его ясное лицо, по которому проплывают фальшивые облака отрочества, я ненавижу неловкость его рук, скованность бедер и дрожание щек.

Ненависть изматывает. Я жил близ реки, но деревья и кусты скрывали ее от меня. Я увязал в окружающих ее болотах. Иногда до меня доносилось ее журчание, ее ядовитый запах; жесткие травы, зеленые, как камни, раскрывались передо мной с треском раздираемой плоти.

Ты, что удаляешься от меня, как отплывающий от пристани парусник, я теперь — пустынный порт, кружащийся в студеной ночи. Иногда по ночам я ощущал тебя рядом как вихрь в лесу, как груженый золотом корабль, как чайку, полную влаги и мрака. Ты плакала. О, мои губы на серебре твоих щек!

Одиночество мое будет ужасно; мои плечи слабеют.

Прежде, когда я ощущал себя слабым, я предпочитал уступить этой слабости. Когда я ощущал себя сильным, я подчинялся этой радостной силе. Но оба этих чувства я считал одинаково плодотворными — я недисциплинированный исследователь.

Истинный разум состоит в том, чтобы каждый раз доходить до пределов самого себя. Теперь я поднимаю голову и вижу сверкающие фасады, крутящиеся в твердом небе с шорохом горящего бархата. Я поднимаю голову и говорю: «Не зря я хранил мое сердце чистым: моя плоть и мое сердце истощены; разрушительный шквал, как первая буря весны, свирепствует в них, ледяной вихрь, насыщенный тиной; тяжелые тени и капли, как пальмовые листья, стучатся в мой лоб, как в песчаный атолл, моя ладонь под ними — мирный парник посреди сада».