Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа - [3]

Филеры дружно загудели:

— Обязательно, Евстратий Павлович! За науку вашу весьма обязаны и потому по службе усердствуем.

Медников продолжил:

— Я вас так не учил — бросать фигуранта. Он в магазин — и ты за ним, он в служебный коридор — и ты туда же, он в сортир — и ты садись рядом, кряхти. Может, в магазине за дверями у него важная встреча, может, он динамит кому передал? А ты в торговом зале окусываешься и ворон считаешь. Ты понял, Волчок? Да гляди мне, засранец, в глаза, я с тобой разговариваю, а не с памятником Минину и Пожарскому. Ты старший группы, ты и отвечаешь.

Волчок покорно глядел в лицо начальника. Тот продолжал:

— К наблюдаемым не приближайся, разговоров их не подслушивай, дабы не провалить наблюдение. Коли следуешь пешком, так смешайся с толпой, а лучше того — следуй по другой стороне улицы. В вагон конки вспрыгнул, стой на площадке у дверей, а внутрь не лезь, издали осуществляй визуальный контроль. Поняли?

— Так точно, Евстратий Павлович! — кивали головой филеры.

— Скажи-ка, Волчок, если фигурант зашел, скажем, в трактир или ресторан, ты что будешь делать?

Филер резво поднялся со стула и отчеканил:

— Останусь, значит, на улице и буду наблюдать за выходом!

— А если у фигуранта встреча за графином водки с подельником-террористом?

— Зайду внутрь и займу место поодаль от наблюдаемого. — Улыбнулся. — Но это только в том случае, ежели вы, Евстратий Павлович, приказали кассе выдать мне деньжат на трактир. Но вы экономию теперь наблюдаете!

Филеры дружно раскатились смехом. Медников отмахнулся:

— Ну, шастать по трактирам вы мастаки. Волков, тебя, как старшего, для начала штрафую на трешник, а другой раз накажу крепче. — Задумчиво оглядел соратников. — Жаль, мы никогда не узнаем, как Толстый от прослежки соскочил. Я-то посрамил бы вас, ибо уверен: Толстый вернулся из служебного коридора обратно в магазин, может, шляпу или пиджак другой надел, очки на нос нацепил, то есть сделал маскарад, а ты, Волчок, лопухнулся. Понял?

Волчок упорствовал:

— Маскарада не было, я всех выходивших по ботинкам проверял, у Толстого светлый нос на коричневом штиблете. Трешник напрасно реквизировали…

Медников успокоил:

— Если, Геннадий Иванович, докажешь, что Толстый на небо вознесся или под землю провалился, трешник верну.

Необычный ученик

В этот момент дверь приотворилась, и в кабинет вошел Зубатов, начальник Московского охранного отделения. Медников крикнул:

— Встать!

Филеры, поднимаясь, задвигали тяжелыми стульями по натертому до зеркального блеска паркету.

Зубатов совершенно не был похож на военного человека. Все в нем было скромно, неброско: среднего роста, небольшая бородка на умном, интеллигентном лице, гладко зачесанные назад каштановые волосы, серые смеющиеся глаза, чаще всего спрятанные за дымчатыми очками. Попав однажды в ряды полицейских, Зубатов сразу же выделился неуемной энергией и исключительными способностями. Сделал карьеру, стал начальником Московского охранного отделения. И тут Зубатов развернулся вовсю. Он ввел фотографирование всех арестантов, первым в России стал применять дактилоскопию, разработал и привел в систему наружное наблюдение и вообще поднял технику раскрытия преступлений на небывалую до того высоту. Европа вполне могла завидовать.

Зубатов махнул рукой:

— Садитесь! Слышу, весело у вас тут. Думаю, надо зайти, узнать, чему разведчики радуются.

— Это смех сквозь слезы. На ошибках учимся, Сергей Васильевич! К сожалению, не на чужих, а на собственных, — отвечал Медников.

— Вы заканчиваете летучку? Наряды на прослежку раздали?

— Так точно! Наряды раздали, дела обмозговали, теперь свободные от дежурства по домам пойдут.

— Вот и хорошо! Евстратий Павлович, мне с тобой двумя словами надо перекинуться. — Голос Зубатова звучал подозрительно ласково.

Медников сказал филерам:

— Все свободны.

Филеры дружно поднялись, переговариваясь, посмеиваясь над опростоволосившимися товарищами, поспешили из кабинета.

* * *

Зубатов продолжал все тем же медовым голосом:

— Ну как, Евстратушка, поживаешь? Что твое здоровье?

Медников устало потянулся, хрустнув ревматическими суставами, и произнес:

— Эх, Сергей Васильевич, вчистую замучился на службе государевой, а годы мои немолодые, скоро пятьдесят справлять буду, коли доживу.

— Доживешь, обязательно доживешь, гордость ты наша, Евстратушка.

— Потому и терпим, что государю служим. Люди словно обезумели, бояться перестали. Нынче повсюду недовольство, не таясь ругают государя, проклинают полицию. А что вытворяет интеллигенция? Деньгами субсидируют социалистов. Вон, в газетах пронюхали, напечатали: сынок чайного короля Цетлина эсерам-террористам громадные тысячи передал. Я бы таких господ за шкирку и этапом в Сибирь, на вечное поселение.

— Не помешало бы! — поддакнул Зубатов. Он вкрадчиво запел: — Дорогой Евстратушка, сделай доброе дело, прими, как сына родного, одного человечка…

— Куда принять? — буркнул Медников. — К себе на службу?

Зубатов усмехнулся:

— Нет, он уже служит! Дай несколько уроков наружного наблюдения. Он должен освоить азы науки, которой ты, Евстратий Павлович, владеешь в совершенстве: умением распознать прослежку, избавиться от нее… Ты ведь у нас профессор наружной службы.