Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа - [2]

Медников, пятидесятилетний человек с густыми усами-палками, с серыми усталыми глазами и мужественным лицом римского гладиатора, разглядывал «Карту наблюдения». На небольшого формата плотном листе — десять сантиметров на двадцать — написано: «Фамилия. Азеф. Имя. Евно. Отчество. Фишель. Звание. Мещанин местечка Лысков Гродненской губернии. Вероисповедание. Православный. Революционные клички. Француз, Плантатор, Гастон Леви, Иван Николаевич, Валентин. Клички наблюдения. Раскин, Толстый. Организация. Социал-революционер. Аресты и обыски. Не подвергался. Агентурные сведения. Весьма серьезный активный представитель партии эсеров, ее Боевой организации. Принадлежал к кружкам Юделевича, Мееровича, Аргунова. Принимал весьма деятельное участие в рабочей пропаганде. Имея возможность постоянно разъезжать под видом торговых дел в разные города империи, оказывал немаловажные услуги „Ростовскому кружку“ доставлением нужных сведений. Крайне опасен».

Медников раскрыл другой рабочий документ-гармошку — «Альбом филера», пробежал взглядом фотокарточки наблюдаемых лиц, нашел Азефа. С фото — что в профиль, что анфас — глядело странное лицо, весьма широкое, полное, с мясистыми губами, с крупными, навыкате маслинами глаз, с короткой шеей и двойным подбородком.

В альбом заглянул Волчок.

— Евстратий Павлович, это он, Толстый. — Расхохотался. — Ну и рожа!

Медников пресек:

— Ты, братец, на свою полюбуйся! И мозги мне не конопать.

— Слушаюсь! Попить можно? — Волков налил из сифона шипучей воды и большими глотками осушил стакан.

Медников поторопил его:

— Итак, Толстый зашел в магазин, а что вы, гении прослежки, сделали?

Волков бодро отвечал:

— Как вы, Евстратий Павлович, учили: заняли наблюдательные позиции: Загоровский со стороны Тверской, а Федулов побежал в Козицкий переулок. Я — за Толстым в магазин. Он прошел мимо колбасного ряда и отправился вправо к винному разделу, что ближе к выходу в Козицкий. Я, значит, осторожно продвинулся за Толстым. Тот нырнул в служебное помещение. Думаю: «Буду тут ждать, все равно обратно выйдет, потому как хода ему никакого другого нет!» А в витрину вижу Носа, то есть Федулова, — он с подворотни глаз не спускает. Ведь мы, Евстратий Павлович, «Елисеевский» во как отшлифовали, — показал ладонь, — вдоль и поперек все излазили, каждый кирпич по имени-отчеству знаем.

Медников оборвал:

— Хвастать нечего! Что дальше?

— Я, значит, контролировал выход Толстого. Ждал полтора часа, нет и нет. И Федулов, вижу, киснет. Что за оказия? Отправился в служебную дверь, вслед за Толстым.

— И чего, Волчок, любопытного увидал там? — ядовито усмехнулся Медников.

— Там коридор и несколько кабинетов — бухгалтерия и приказчики. На меня никто внимания не обратил, потому как за поставщика приняли.

— А еще там старший кассир — вторая дверь слева, а дальше — кабинет главного бухгалтера. В торце коридора — чуланчик, где уборщики инструмент оставляют, а прямо — выход во дворик! — уточнил Медников, и все филеры с удовольствием посмотрели на начальника: все знает!

— Так точно, Евстратий Павлович! Я, значит, во все двери сунулся. Что за наваждение? Сгинул Толстый, испарился. Прошел я, значит, до конца, заглянул даже в чулан — нету нашего персонажа! Вышел во дворик. Дворик маленький такой, со всех сторон домами замкнутый, ни одной двери, ни даже пожарной лестницы. Там были две арки — слева и прямо, но там давно склады, и они закрыты. Тьфу, что ж это такое? Верите, Евстратий Павлович, в своем разуме даже сомневаться начал: истинно наваждение! Вы правильно подметили: деться Толстому некуда, но ведь нет же его! Справа — арка, проход в Козицкий, а там на точке Нос, то есть Федулов. Он мне знак подает: Толстый не выходил! Я, значит, обратным путем, снова во все двери заглянул — исчез, паразит, как под землю провалился.

Два других филера (по штатному расписанию — разведчики), Загоровский и Федулов, дружно подтвердили:

— Коли бы Толстый вышел, мы его не упустили бы, да и пиджак на нем в полоску, издали приметный.

Медников с ехидством протянул:

— Надо же, какой паразит этот Толстый, не вернулся к вам! Ай-яй-яй! Ночевать, может, у Елисеева остался, а?

Филеры, которых разбор не касался, заржали. Они почитали Медникова за отца родного и все его нагоняи воспринимали без обиды. Медников свел брови:

— Цыц! Что тут, цирк, что ль?

Провинившиеся молча засопели. Волчок вздохнул, утупил взгляд, обреченно повторил:

— Объект не выходил, вот истинный крест, — перекрестился. — Когда что, мы все по правде докладываем, а тут — фокус и истинное наваждение.

Филер Загоровский задумчиво разглядывал потолок и докладывал:

— Извозчик, который Толстого доставил, выражался, дескать, не господа нынче пошли — змеи гремучие. И впрямь, какая-то загадка натуральная…

Медников верил рассказу своего любимого филера — Волчку и сам был весьма озадачен. Он ткнул кулаком Волчка в нос:

— Чем пахнет, ну?

Волчок понял: простил! Радостно крикнул:

— Евстратий Павлович, смертью, значит, пахнет!

— Правильно, Геннадий Иванович! В другой раз я тебе нос лепешкой сделаю, будешь как гиппопотам африканский. — Повернулся к филерам: — Конечно, эта тройка виновата, но в нашем деле честность — главное. Прошляпил фигуранта — прямо скажи, винись, кайся, а не юли — пойму. Я сам в вашей шкуре не одну пару сапог стесал, знаю, как вам трудно бывает. Но обязаны быть внимательны, действовать — как учу вас, балбесов. Уразумели?