Эсфирь, а по-персидски - 'звезда' - [14]

Светлые глаза лунной жрицы тоже были словно отлиты из серебра - серые и пронзительные, и почему-то все женщины на пиру, не сговариваясь, старались как можно реже в них заглядывать. Но Синтара и сама почти что ни на кого не обращала внимания, и неотрывно глядела только на царицу Астинь, отчего бледные щеки царицы постепенно становились и вовсе лазуритового оттенка.

Никто сегодня не звал верховную жрицу храма лунного бога Син на женский пир, но она сама явилась во дворец, заявив, что таково было предсказание небесных светил, уселась на почетное место жены царского везиря, на какое-то время спутала все танцы и песни... Но вскоре женщины научились не обращать внимания на Синтару, вновь настроили свои арфы, стали по кругу петь песни...

Когда же очередь дошла до лунной жрицы, неожиданно для всех она тоже взяла в руки позолоченную арфу и запела, по-прежнему неотрывно глядя в лицо царицы Астинь, и голос у неё оказался резким, как у ночной птицы:

"Никому не остановить пожирающего все потока,

когда небо гремит и дрожит земля,

когда матерей и детей окутывает тьма

накрывает их, словно платком, окутывает саваном,

а зеленый тростник склоняет под ударами свои стебли.

Никому не остановить потока с неба.

И никому не остановить потока времени,

пожирающего все на своем пути.

Ни рабыне, вяжущей тростник, ни прекрасной видом царице..."

К тому же, лунная жрица так сильно облокотилась своим телом на инструмент, что в наступившей тишине сделалсь слышно, как арфа все ещё продолжает жалобно скрипеть, хотя мелодия уже как будто бы закончилась. Что это за песня? - тихо спросила царица Астинь.

А потом добавила:

- Она не подходит для пира, это не застольная песня. Наверное, её исполняют во время какого-то обряда, который мы не знаем.

- Похоже, так и есть, - согласилась жрица. - Но бывает, что пир - это тоже обряд, который понимают лишь посвященные, ведь не зря же я сегодня сюда пришла. Иногда пир - это обряд, который отделяет прежнюю жизнь от новой, совсем другой.

- Что ты хочешь этим сказать, Синтара? - повела плечами Астинь, как будто бы ей вдруг стало зябко, хотя в зале горело множество светильников.

- Только то, что уже сказала, царица.

- Конечно, ведь после хорошего пира ещё очень долго хочется петь и веселиться, и как будто бы начинаешь жить совсем по-новому! - воскликнула одна из самых молодых и веселых девушек. - Скажите, но почему мужчины каждый день устраивают себе такие праздники, а нам дозволено вместе собираться лишь в редкие дни? Значит, тем более, мы должны так веселиться, чтобы хватило на месяц, а то и вовсе на целый год...

Как раз в это время слуги снова принесли на подносах лакомства из меда, орехов и буйволиного молока, кувшины с новым вином и все начали пробовать сладовти и вино. Все, кроме лунной жрицы, которая по-прежнему в упор разглядывала царицу Астинь, как будто хотела прочитать по лицу всю её судьбу.

- Почему ты не пьешь вино, Синтара? - прошептала царица Астинь. - Или тебе не нравится вино из царских кладовых?

Тогда жрица снова навалилась на арфу, ударила пальцами по струнам и пропела:

"Мой лунный бог - слаще любого хмельного напитка

У моего бога сладость и в губах, и в чреслах великая сладость

Он всех катает по небу на большом корабле

Увозит туда, откуда нет возврата,

Откуда никто не возвращается на землю,

И нет слаще тех поцелуев для моей царицы".

И все снова поглядели на бедную царицу Астинь, которой, увы, некуда было спрятаться со своего высокого трона.

Синтара передала арфу сидящей рядом Зерешь, жене Амана - та нарочно сидела, повернувшись к лунной жрице толстым боком, потому что верила только своим домашним мудрецам и гадателям. А Зерешь передала арфу слуге и сказала:

- Все, хватит нам заунывных песен, а то я сейчас засну. Правду люди говорит: где бы ни цвела роза, рядом с ней всегда есть шип. Вы как хотите, а я больше всего люблю слушать за столом не песни, а истории про любовь и про верность влюбленных...

- Да-да, лучше будем рассказывать интересные истории, - обрадовалась царица Астинь.

А самая веселая из девушек даже захлопала в ладоши и воскликнула:

- Ай-ай, какая мудрая ты у нас, Зерешь! Нет никого тебя мудрее!

Зерешь - первую и самую старую жену Амана Вугеянина многие в Сузах называли мудрой среди женщин и просили у неё советов по самым разным вопросам. А все дыло было в том, что в своем доме Зерешь держала трех прорицателей, гадающих на магических костях, так как в процветающем доме её отца в Бактрии, откуда она была родом, ни одно большое дело не начиналось без ворожбы и предсказаний. Там гадали по печени, по полетам стрелы и птиц, по направлению дыма, по маслу, разлитому по воде и отдельно по воде в хрустальном сосуде, по судорогам убитого животного, по звездам и по сновидениям, и по всему, что только можно ещё придумать. Но почему-то больше всего Зерешь доверяла гаданиям по магическим костям при помощи сложений и вычитаний, высеченных на гранях цифр, и давно убедилась, что такие предсказания оказывались наиболее надежными, куда лучше, чем у многих звездочетов и лунных провидцев.

Может быть, поэтому Зерешь не сильно смущалась лунной жрицы, и была веселее многих на этом пиру - она привыкла во всем жить своим умом, а точнее, умела ловко защищаться от всех умом трех своих гадателей.