Есенин: Обещая встречу впереди - [84]

В союзе собралась оппозиция и настояла на проведении общего собрания; по факту был задуман переворот, чтобы имажинистов, наконец, сбросить.

24 августа на Тверской, дом 18, было нервно и шумно. Шершеневича обвинили в диктаторских замашках, но имажинисты держались спокойно.

Невозмутимый Шершеневич доложил о проделанной работе; переголосовали — и что же?

Шершеневич сохранил за собой должность председателя Всероссийского союза поэтов (шестьюдесятью шестью голосами), Есенин был избран в президиум (тридцатью шестью голосами), Мариенгоф — да, вылетел за свою баронскую спесивость; зато вместо него появился Кусиков (58 голосов). Более того, кандидатом в члены президиума избрали Ивана Грузинова (30 голосов).

В поэтической среде деловые качества Шершеневича и Кусикова ценились выше есенинских, а Грузинов отставал ненамного.

Многие уже тогда вовсе не считали Есенина Пастушком и «ласковым иноком» — его амбициозную хватку оценивали вполне адекватно.

Больше всех — 83 голоса — получил Андрей Белый, которого имажинисты благоразумно не похоронили под рисованной могильной плитой в «Кафе поэтов». Впрочем, этот поразительно талантливый, открытый, но не очень собранный человек в любом случае не мог служить им помехой в реализации любых планов. Скорее, они могли привлечь его на свою сторону.

Есенин не желал довольствоваться сохранёнными позициями во Всероссийском союзе поэтов. Для него место в президиуме было не более чем просто местом в президиуме. И даже в Ордене имажинистов он был не главным, а только одним из четверых. В том сентябре ему приходит идея создать Ассоциацию вольнодумцев и собрать там сразу и пролетарских поэтов (в лице Михаила Герасимова), и имажинистов (Мариенгофа, Шершеневича, молодое пополнение — Матвея Ройзмана), и всяких полезных знакомых вроде издательского работника и партийца Сахарова или Колобова с его салон-вагоном, но, что характерно, совсем без крестьянских сотоварищей — зато с Блюмкиным.

Главной целью Ассоциация вольнодумцев декларировала пропаганду и распространение «творческих идей революционной мысли».

Бумагу с перепечатанным уставом Есенин подсунул Луначарскому.

Луначарский был человек опытный и отлично понял, что, если эти дружные ребята решили назвать себя Ассоциацией вольнодумцев, ожидать от них можно чего угодно, но пропаганды марксистских идей в последнюю очередь.

Ответ наркома просвещения звучал вполне либерально: «Подобные общества в Советской России в утверждениях не нуждаются. Во всяком случае, целям ассоциации я сочувствую и отдельную печать разрешаю иметь».

История эта для Есенина показательная: он хочет для вольнодумства легальной возможности (с печатью и, желательно, с материальным пособием!), собирая трудносочетаемые группы, которыми желает руководить.

Есенина имажинизм вполне устраивал как поэтическая школа, но не устраивали и собственное положение, и состояние культуры: он наблюдал, что прежнее отмирало, новое проклёвывалось с трудом; нужна была какая-то неожиданная синергия.

Большевиков — того же Блюмкина и Сахарова — он принимал в ряды и для того, чтобы показать: я ваш, я с вами, дайте зелёный свет.

В те дни произошёл забавный случай, имевший шансы закончиться трагически.

Давний знакомый Есенина Георгий Устинов, заведующий редакцией «Правды» — то есть не просто журналист, а влиятельный партиец — пригласил как-то имажинистов в гости (он жил в гостинице «Люкс» на Тверской — там же, где и Катя Эйгес).

Кусиков щипал гитарные струны, что-то выпивали. В какой-то момент Устинов сообщил, что белые, прорвав фронт, вышли на тамбовское и воронежское направления.

Художник Дид Ладо успел к тому времени напиться и, услышав новости, прокомментировал:

— Вот им по шее и накладут!

Устинов озадаченно повернулся к художнику.

Есенин поспешил исправить ситуацию:

— Не им, а нам, Ладушка.

— Я и говорю: большевикам накладут, слава богу, — повторил Дид Ладо.

Устинов поднялся, подошёл к столу, достал наган, развернулся, взвёз курок и спокойно сообщил:

— Сейчас я тебя, блядина драная, прикончу.

Ладо вскочил, сделал шаг назад, споткнулся о кровать и упал.

Все мигом протрезвели. Кусиков и Шершеневич бросились к Устинову.

Ладо, даже во хмелю осознавший, что Устинов не шутит, догадался пасть на колени.

Но тут же выяснилось, что Устинова это разжалобить не может.

Не менее спокойно он сообщил Кусикову и Шершеневичу, что, если они не уйдут с дороги, он застрелит и их — ему несложно.

И тут выяснилось, что самый догадливый из всех — Есенин.

Сняв с ноги ботинок, он подскочил к Ладо и с размаху ударил его. Дид заголосил.

Есенин повалил его и начал охаживать по голове ботинком, что-то при этом выкрикивая.

Шум подняли такой, что прибежали соседи.

Устинов убрал наган в стол, вывел Дида Ладо из комнаты, придерживая за воротник двумя пальцами, словно брезгуя; проводил до лестницы и там ткнул в затылок теми же двумя пальцами так сильно, что художник кувыркнулся и покатился по ступеням.

Больше Дид Ладо в имажинистские кафе никогда не приходил и, по слухам, вскоре отбыл в армию Колчака.

Похоже, не такой уж и пьяный он был.

Как его звали на самом деле, никто до сих пор не знает. Это одна из неразгаданных загадок, связанных с Есениным.