Есенин: Обещая встречу впереди - [29]

Просидят, проговорят несколько ночей. Клюев сравнит Блока с Иваном-царевичем, спящим в «сером безбрежье русского поля».

Блок поделится со своими друзьями Дмитрием Мережковским и его женой Зинаидой Гиппиус мыслями о Клюеве, прочтёт им несколько его писем; те в ответ будут страшно браниться. Скепсис их понятен: не верьте, Александр Александрович, ой, не верьте.

Не под влиянием Мережковских (так их называли тогда), а в силу внутренней насыщенности общением Блок отстранится снова — и на запугивания Клюева, что вместо Ивана-царевича может превратиться в «идолище поганое», уже не отреагирует.

Превращусь — ну и ладно.

Блоковское отношение к явившемуся Есенину произрастает отсюда: он всё это уже пережил с Клюевым. Перекипел.

Когда после мартовского знакомства Есенин в апреле 1915-го попросит Блока ещё об одной встрече, тот ответит:

— Не надо, сказать друг другу нам особенно нечего.

К тому времени Блок уже добьётся взаимности от своей Кармен — Любови Дельмас.

А паренёк — ну что паренёк… Если суждено выплыть — выплывет.

Деревенские — их много, они живучие.

* * *

Та весна — одна из счастливейших и одновременно несчастнейших в жизни Есенина.

В литературном Петрограде его словно бы ждали — пусть с некоторой барской приглядкой, а то и иронией.

Однако сам Есенин по прошествии немногого времени рисовал чуть иную картину.

Сравните, к примеру, письмо московскому знакомому Николаю Ливкину (речь идёт о том, что Есенин напечатал в петербургском журнале стихи, уже опубликованные в Москве): «…в то время я голодал, как, может быть, никогда, мне приходилось питаться на 3–2 коп. Тогда, когда вдруг около меня поднялся шум, когда Мережковские, Гиппиусы и Философов открыли мне своё чистилище и начали трубить обо мне, разве я, ночующий в ночлежке, по вокзалам, не мог не перепечатать стихи… Я был горд в своём скитании, то, что мне предлагали, отпихивал. Я имел право просто взять любого из них за горло и взять просто, сколько мне нужно, из их кошельков. Но я презирал их и с деньгами, и со всем, что в них есть, и считал поганым прикоснуться до них…»

Ночлежек и вокзалов, конечно, не было. На пару ночей он остановился у константиновских земляков, временно прописавшись по адресу: Преображенская улица, дом 42а, квартира 12.

И — закрутилась карусель.

Идёт к Городецкому — Малая Посадская, дом 14, квартира 8, пятый этаж.

Стихов Городецкого Есенин не знал и даже фамилии его не слышал, что о многом говорит: его начитанность оставляла желать лучшего.

Хотя, надо признать, некоторая диковатость была Есенину даже на руку.

Городецкий уверял, что Есенин принёс стихи завёрнутыми в деревенский платок.

Здесь, скорее всего, имеет место аберрация памяти: на тот момент Есенин вовсе не собирался устраивать пейзанский маскарад, по московским и рязанским редакциям находился вдосталь и даже если когда-то, в самом начале, мог таким образом использовать платок, то вскоре понял, что это нелепо. В конце концов, Изряднова не посоветовала бы ему так себя вести.

Есенинские стихи в авторском исполнении, а следом ещё и частушки под тальянку привели Городецкого в искренний восторг.

В то время Городецкий являлся видным поэтом, автором нескольких поэтических шедевров, воспринимавшимся Гумилёвым как равный, а Блоком — как достойный.

К тому же Городецкий был едва ли не главный в России знаток поэзии Ивана Никитина, знал толк в крестьянской поэзии и Есенина угадал сразу, за что ему благодарность неизбывная.

Расчувствовавшийся Городецкий в буквальном смысле расцеловал незваного гостя в розовые щёки.

Сергей Митрофанович был давно женат, но вообще всякое бывало в его жизни — петербургские нравы начала века давали о себе знать.

Похож он был, по меткому замечанию писателя Бориса Зайцева, на молодого лося.

В отличие от символистов, осознанно или в силу общей инерции пестовавших в себе индивидуализм и высокомерие, Городецкий был открытый, улыбчивый, дружелюбный. По крайней мере хотел казаться таковым. Увлекался почти всеми литературными течениями совершенно искренне и не менее искренне хотел быть причастен ко всему. Так бывает: недостаток дара компенсируется всеприсутствием.

Едва ли стоит ставить это Городецкому в вину, а в данном случае — только в заслугу.

Чуть ли не в первый день знакомства Городецкий напишет есенинский портрет.

Будет называть его «весенним братиком».

Несколько раз Есенин, не отказываясь от гостеприимства, переночует у Городецкого.

(Позже это вообще станет для Есенина характерной чертой: он всю жизнь будет с лёгкостью оставаться в гостях.)

Хотя Мариенгофу потом пожалуется, что жена Городецкого посылала его в мелочную лавочку за нитками и заставляла ставить самовар. Ну, не растаял…

Городецкий напишет записки во все основные журналы: примите паренька, «приласкайте». «В кармане у него рубль, а в душе богатство» — так презентует Городецкий Есенина в письме редактору-издателю «Ежемесячного журнала» Виктору Миролюбову.

Скорее всего, Есенин пожаловался доброму — в отличие от строгого Блока — Городецкому на безденежье, так как в записке редактору «Журнала для детей» Сигизмунду Либровичу тот подчёркивает: «Надеюсь, Вы примете его стихи и оплатите по рукописи — и прилично…»