Эротический и эротизированный перенос - [39]

Отметим, что ни одна из этих кляйнианских версий не отрицает сексуальной заряженности и романтической фантазии, вовлеченных в любовь в переносе. Что они делают, так это располагают эти факторы в двух позициях или динамических конфигурациях, которые фундаментальны для их подхода к интерпретации: параноидно-шизоидного и депрессивного. Они делают это для обеспечения собственных эволюционных контекстов и в качестве подходящего для работы расположения интерпретативных линий рассказа. Согласно фрейдовской перспективе, существенно важный контекст неизбежно заложен детскими фазами либидинозного развития, в особенности эдиповой фазой и в особенности позитивной эдиповой фазой. Согласно кляйнианской перспективе, анализ будет отмечать в большей мере превратности развития агрессии, нежели превратности развития либидо.

В этих двух перспективах мы видим различающиеся, но имеющие связь иерархии переменных. С каждой иерархией связаны типические изложения фактов и индивидуальных линий повествований, таких как те, которые я использовал при представлении специфических примеров в предшествующих параграфах. Мы не можем не замечать тщетность усилий Фрейда основать науку, которая дает лишь одно окончательное объяснение относящихся к ее ведению вопросов, таких как вопрос о любви в переносе. Ибо в данном случае практика психоанализа показывает, что он является интерпретативным, герменевтическим предприятием, которое проявляется в разнообразии предпочитаемых изложений фактов, некоторые из которых значимо отличаются от фрейдовских. Эти предпочитаемые изложения фактов входят в метод и таким образом в выявление и придание формы клиническим явлениям, которые будут затем интерпретироваться в согласии с данным изложением фактов. Таков герменевтический круг, и он обеспечивает знание, которое недоступно при традиционном позитивистском подходе.

 Герменевтическая точка зрения на психоаналитическое понимание в точности такая же: это точка зрения, или перспектива, а не новое техническое предписание; то есть она описывает то, что делают аналитики. Позитивистская перспектива Фрейда, по-видимому, не поддается изменению, лишь когда мы произвольно исключаем без обсуждения все другие перспективы и когда мы также заходим столь далеко, что игнорируем или минимизируем значительные вариации даже среди близких приверженцев Фрейда. И действительно, в каждом разделе моего эссе имеются аргументы, подразумевающие плохое соответствие между творением Фрейда и его поддержкой позитивистской концепции этого творения.

Следует отметить, однако, что Фрейд не всегда выступал в защиту откровенно позитивистской концепции психоанализа. Мы можем видеть это, например, в некоторых из его методологических дискуссий (1909а, 104-105; 1915, 117) и в его клинических примерах. Здесь он не утверждал свою "официальную" научную позицию; он действительно признавал, по крайней мере имплицитно, необходимость герменевтических аспектов той дисциплины, которую создавал.

Тем не менее, нас должны интересовать его обычные формальные утверждения, ибо именно посредством них Фрейд пытался установить соглашения о том, каким образом конституировать и поэтому иметь возможность говорить о тех субъективных переживаниях, которые он считал решающими для психоаналитического процесса. Рассматриваемые в таком свете эти соглашения являются эпистемологическими директивами для аналитика относительно того, как обрабатывать двусмысленный ассоциативный материал: как принимать решение относительно того, что будет считаться доказательством и инсайтом. Но если, как мы видим, всегда возможен больше, чем один интерпретативный метод и результат, тогда должны быть подвергнуты сомнению его эпистемологические утверждения и пересмотру — те исходные предпосылки, на которых они основаны.

Поэтому я утверждаю, что Фрейд не поставлял необдуманных описаний обособленных наблюдений. Вместо этого, он мог лишь пересказывать жизни, прошлое и настоящее, как они появлялись, при помощи связующих звеньев лингвистических и эпистемологических предположений, в клиническом диалоге со своими пациентами. И данные диалоги принимали форму предпочитаемых им моделей повествований и тех специфических жизненных линий, которые они закладывали для интерпретативной работы (Шафер, 1992).

И, наконец, если мы зададимся вопросом о том, что такое любовь в переносе, предыдущее обсуждение, взятое в целом, предполагает, что мы можем начать отвечать на него лишь в порядке рабочей гипотезы и лишь после получения ответов на длинные серии других вопросов, на которые был получен ответ с различных родственных, но не идентичных точек зрения.

Среди этих вопросов следующие: кто задает вопрос? В связи с каким специфическим клиническим примером? Какая школа психоаналитического мышления контролировала ход и направляла этот анализ до данного момента? И какую именно иерархию переменных, или повествовательных предпочтений, готов принять задающий вопрос человек в качестве наиболее полезных для психоаналитических целей? Вопросы такого рода стали возможны благодаря "Заметкам о любви в переносе"