Эрос - [93]

– Якоб?

Мужчина вскидывает голову, приподнимает очки и прищуривается.

– Софи? – шепчет он.

Как приятно слышать свое имя, свое настоящее имя!

– Якоб… Что ты здесь делаешь?

Тот и не знает, что отвечать. Оглядевшись по сторонам, он долго прокашливается и аккуратно складывает газету.

– Слушай… вообще-то нам нельзя общаться…

– Только нам с тобой?

– Не только. Это касается всех наших, кто оказался здесь.

– Всех наших! Сюда что, перебросили всех!

– Не всех, некоторых. По твоему примеру. Кстати, меня теперь зовут Мориц. Мориц Мюллер.

– Инге Шульц. У тебя найдется немного времени?

– Для чего?

– Мне так хочется поговорить с кем-нибудь, кто знает меня настоящую. Иначе я скоро сама позабуду, кто я такая.

– Здесь не место для разговоров. Как твои дела?

– Хреново. Где ты живешь? Чем занимаешься?

– Хм… – Якоб вытаскивает из барсетки и гордо демонстрирует Софи фотоснимок. – Вот моя жена. Познакомились на комбинате. Работаю я репрофотографом. Очень даже неплохая профессия. А вот наш малыш. Второго ожидаем в следующем месяце. Сама понимаешь, я не могу пригласить тебя в гости.

– Может, тогда приедешь ко мне? Я живу на окраине, в Грюнау.

Якоб медлит с ответом, и по нему видно, что его не особенно вдохновляет эта идея.

– Слушай… Оставь прошлое в покое. Ворошить старье – бесполезное занятие.

– У меня не осталось ничего, кроме прошлого.

– Значит, нужно учиться планировать свое настоящее и будущее!

– Ах ты, скотина!

– Чего? А, да ты всегда смотрела на меня волком! Чего тебе надо? – Он разговаривает уже сам с собой, поскольку Софи ушла прочь. – Ишь, привязалась к человеку! Дура набитая!

Почта

В конце 1983 года, на удивление быстро, Инге-Софи получила желанный садовый участок, что помогло ей хоть немного приглушить мысли о самоубийстве. Однако новая радость была недолгой. Ни малейшим талантом садовода и огородника она не обладала, и все посаженное у нее погибало – если не от избытка влаги, то от засухи. Через год она стала умолять Эндевитта разрешить ей выехать за рубеж – естественно, не в ФРГ, нет, всего лишь в Йемен, где она будет заботиться о бедных детях или заниматься другой общественно полезной деятельностью. Эндевитт даже слышать об этом не хочет и строго-настрого запрещает ей подавать официальное прошение на выезд за границу. Он не собирается ее обманывать и прямо заявляет, чтобы она и думать не смела о том, чтобы выехать за пределы страны. Любые попытки с ее стороны нарушить этот запрет будут пресечены безо всяких компромиссов. Софи знает, что это означает, и ей приходится подчиниться. Но потом…

Фон Брюккен приподнялся в кровати, просунул руку под подушку и улыбнулся.

– В 1985 году, одиннадцатого марта, она написала мне открытку. Грандиозное событие! Только представьте себе: она искала помощи, и у кого – у меня! Естественно, эта открытка невероятно помогла в моих поисках. На открытке не стояло обратного адреса, но она сообщила мне свое имя! Правда, если быть абсолютно точным, адресована открытка была не мне, а Биргит, которая давно уже носила двойную фамилию – Крамер-Фельзенштейн. Я никогда не упускал ее полностью из виду. Биргит могла и не показывать мне открытку (я все равно узнал бы о ней другим способом), однако все же сделала этот шаг по доброй воле. Крик о помощи был совершенно однозначен. Вот, читайте!

Фон Брюккен протянул мне почтовую карточку с видом Лейпцига. На лицевой стороне красовалось помпезное здание музея имени Димитрова. Строчки, написанные на обороте круглым, каким-то детским почерком гласили:

Дорогая Биргит, у меня все хорошо.

Я часто вспоминаю о времени, проведенном вместе с тобой и Рольфом. Мои здешние каникулы сделали меня совсем другим человеком. Передавай привет Александру Великому. Если ты его увидишь.

Твоя сестра, Инге Шульц.

Тонко, не правда ли? Внезапно я прозрел, словно над моей головой рассеялись свинцовые тучи. Теперь я знал ее имя, ее новое имя! Фотография здания на обороте, безо всякого сомнения, тоже заключала в себе ясный и четкий намек. Наконец-то появились факты, точки опоры. Следовало действовать быстро и точно, ведь о существовании открытки могло узнать Штази. Однако я решил наплевать на риск. Теперь я видел ситуацию как на ладони: Софи зашла в тупик, ее принуждали стать другим человеком, а эти так называемые «каникулы», то есть рамки, в которые ее насильственно вгоняли, стали такими невыносимыми, что она вспомнила об Александре Великом, ведь он разрубил когда-то гордиев узел.

Я посоветовался с Лукианом. Сначала он попытался отрезвить меня, заявив, что, возможно, меня просто хотят заманить в ловушку, а потому нужно действовать предельно осторожно. Он посоветовал выбросить из головы идею посетить ГДР, справедливо считая, что за персоной моего масштаба будет обязательно вестись наблюдение. И за ним, Лукианом, тоже.

– Мы сидели с ним тогда один на один – так, как сейчас сидим с вами. И я был не согласен с моим другом. Ведь за последние семнадцать лет меня не фотографировал ни один репортер, и ни один человек не знает, как я выгляжу. Просто необходим фальшивый, но безупречный заграничный паспорт – такой, к которому комар носа не подточит. Разве раздобыть его трудно? Для чего тогда у нас столько связей?