Эрос - [73]

Лукиан. Это слишком общее утверждение. Бывает, что…

Софи. Поцелуй меня. У тебя такая аура, от тебя исходит какое-то свечение. Когда ты рядом, у меня появляется то же чувство, что и во сне, когда я вижу своего ангела-хранителя…

Позже Лукиан сказал, что не спал с ней. Что он специально старался, чтобы у него не вставало, потому что боялся меня. Этими словами он явно пудрил мне мозги, может, для того, чтобы успокоить и одновременно упрекнуть меня. Все так непросто. В то время образовывались первые коммуны свободной любви, о которых с показным возмущением повествовала газета «Бильд». Но по большому счету она только выигрывала от этого, привлекая внимание читателей все новыми порнографическими фантазиями. При мысли о том, что Софи может перебраться в такую коммуну, мне становилось дурно. Но на каком основании я мог отказывать своему другу Лукиану в радостях секса, раз Софи уже вытворяла черт знает что с таким животным, как Генри?

Возможно, Софи была уже близка к тому, чтобы ответить Лукиану взаимностью. Наверное, теперь все зависело только от индивидуальных химических процессов в организме. Но вдруг идиллия оборвалась. Если вы сейчас начнете расспрашивать Лукиана о Софи, он вряд ли захочет распространяться на эту тему, и его можно понять. Разрыв с Софи стал одной из самых страшных потерь в его жизни наряду с гибелью семьи и со смертью его отца, который в старости заболел слабоумием и окончил жизненный путь весьма плачевно. Кстати, мне уже немного получше. Может, снова усядемся, как подобает цивилизованным людям?

Охая и кряхтя, Александр фон Брюккен снова вскарабкался в кресло, а за ним и я подсунул скамеечку себе под мягкое место.

– Вы еще ни разу не сказали, что вам неудобно на этой скамеечке!

– Все в порядке, я не испытываю никаких неудобств.

– Я могу распорядиться, чтобы вам принесли удобный стул. Вы только скажите. Но я выбрал скамеечку из своих соображений. Пока вы сидите на ней, я чувствую в себе уверенность, что доскажу мою историю до конца.

– Вот как.

– Но теперь я уверен в вас еще больше. Это очень важно для меня, ведь времени на то, чтобы начинать все сначала, у меня просто нет. Может, все-таки хотите стул?

– Нет, скамеечка довольно удобна, иначе я давно бы пожаловался.

Фон Брюккен добродушно улыбнулся. В его глазах читалось извинение.

Я кивнул:

– Пожалуйста, продолжайте.

Однажды декабрьским утром Лукиан позвонил мне из телефонной будки. Он был сильно возбужден – как человек, в жизни которого наметился серьезный поворот:

– Мне так неприятно говорить об этом. Мы больше не будем говорить о ней. Я люблю эту женщину. Если хочешь, можешь уволить меня ко всем чертям. Откажись от нее. Отдай ее мне!

– Хорошо, но при условии, что ты будешь сообщать мне, как у нее идут дела. Все ли у нее в порядке. Ты должен будешь хорошенько присматривать за ней. – А что еще я мог ответить своему единственному другу?

Пока Лукиан разговаривал – вернее, торговался со мной, – Софи зашла в ванную комнату. Открыла аптечку и стала рассматривать, какие в ней лежат медикаменты. Сплошные успокаивающие и стимулирующие средства. Это не очень-то вязалось с тем впечатлением, какое сложилось у нее о Люке. Бог знает, какие мотивы двигали ею, но после этого в порыве жгучего любопытства, а может, паранойи Софи перевернула вверх дном всю спальню. И в конце концов обнаружила фотографию.

Снимок был действительно хорошо спрятан, и Лукиана нельзя упрекнуть в небрежности. Когда он возвращался в квартиру, то едва не столкнулся с Софи, что не оглядываясь бежала прочь с маленьким чемоданчиком в руках. Фото, которое бережно хранилось в шкафу спальни, в недрах аккуратно сложенных стопок постельного белья, теперь немым укором валялось на кровати. Помните? Тот самый снимок, который Лукиан спас тогда от огненной расправы и припрятал для себя. На нем была изображена Софи, спящая в вуппертальской квартире. Что только могла подумать бедняжка, увидев этот снимок?…

Фон Брюккен помассировал себе область живота и негромко застонал. Затем позвонил и приказал принести чаю. Судя по запаху, это был чай с фенхелем. В чашку он добавил несколько капель коньяку.

– Хотите тоже?

– Нет, спасибо.

– Лишь несколько дней спустя, после безрезультатных поисков по всему городу, Луки посчитал необходимым поставить меня в известность о произошедшем.

– Я потерял ее, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду?

– Я совершил глупость, Алекс. Страшную глупость.

– И чего же ты ждешь от меня?

– Помоги мне!

– Нет…

– И вы не стали ему помогать?

– А с какой стати? Сначала он занимает мое место, а потом приползает на брюхе и не знает, что делать дальше? То, что случилось, привело меня в настоящую ярость. Бедная моя возлюбленная! Разве ему не хватало живой Софи? Зачем ему понадобилось хранить ее фото? Представляю, она, наверное, просто обезумела от страха. Самое безобидное объяснение происхождения этой фотографии, какое она только могла придумать, все равно было для нее достаточно ужасным, чтобы потерять всякое доверие к действительности.

Бегство из-под колпака

Три дня Софи проводит у Биргит, что в конце концов выливается в страшный скандал, затем возвращается в свою квартиру на Мерингдамм. Она просит у Хольгера прощения, разводит безжалостную самокритику, и он милостиво прощает ее, но при условии, что теперь она должна быть готова к активной борьбе. Несколько дней спустя Софи покидает Берлин, уходит в подполье и становится членом революционной ячейки.