Эрос - [41]

Мне стало немного жаль фон Брюккена. С огромным удивлением я поймал себя на этой мысли, и тут же попытался отогнать ее, словно чувствуя себя обманутым в эмоциональном плане. Я считал своим долгом сказать что-нибудь, что несколько приглушит сентиментальность момента, и позволил себе заметить, что Софи оказалась довольно неврастеничной особой. Если у женщины есть принципы, то это нормально, но вот если она истеричка…

– Что? Не смейте говорить о ней так! Она была довольно энергичной, это да. Но истеричкой?! Что вы несете? Конечно лее, она вынуждена была реагировать истерично, ведь на нее свалилось слишком много впечатлений за такое короткое время. Она чувствовала себя не в своей тарелке, поэтому ее реакция была совершенно естественной. В конце концов, она явно боялась меня.

– Простите, может, вы и правы, но, если позволите, один вопрос…

– Да?

– Я никак не пойму, за что вы ее полюбили. Что в ней было такого привлекательного?

Фон Брюккен широко раскрыл глаза:

– За что я ее полюбил? Откуда мне знать? Этот вопрос, собственно, я хотел задать вам.

– А-а… Вот как…

– Почему люди влюбляются друг в друга практически с первого взгляда? Потому что это чувство сильнее их, разве нет?

В его голосе зазвучали жесткие, гневные нотки. Фон Брюккен сам почувствовал это и глубоко вздохнул, заставляя себя расслабиться.

Вупперталь. Утром Софи, как обычно, появилась у себя на работе в детском саду. Страшно невыспавшаяся, она вешает куртку на маленький крючок, что прикручен к деревянной планке, прибитой очень низко, на уровне ее пояса.

Из чайной комнаты раздается недовольный голос старшей воспитательницы:

– Значит, опаздываем?

– Простите, пожалуйста. – Эти слова Софи скорее выдыхает, чем произносит.

– Вы плохо себя чувствуете?

– Да, немножко. Спасибо.

К ней несется Эмиль, с разбегу обхватывает ее колени. Софи вынуждена придержаться за стенку. Она не может высказать этого вслух, но она терпеть не может Эмиля. Да, да, малыш вызывает у нее почти что гадливость.

Затем она начинает плакать.

Декабрь 1951

Как только доктору Фрёлиху удалось поставить меня на ноги (что стоило ему немалых усилий), я устроил в своем замке первый званый пир. Это было в том же году, в начале декабря. Надо жить дальше, попытаться приглушить любовь к Софи. На праздник я пригласил все правление фирмы с женами, а также своих поисковиков. Найти для каждого из них новое рабочее место на наших предприятиях было нелегко, ведь для этого требовалась квалификация. Сильвия стала моим секретарем. Отталкивать прелестное существо, которое тебя боготворит и к тому же отличается честностью и прилежанием, не имело никакого смысла – особенно в момент, когда решил начать так называемую нормальную жизнь.

Официальным поводом для вечеринки явилось долгожданное окончание ремонта замка Ойленнест. Зал, в котором мы сидели, сверкал великолепием, не то что сейчас, ведь позже я велел убрать все украшения. Если хотите, могу показать старые фотографии зала, но вам и не нужно описывать все в подробностях, помните об этом.

Но существовал еще и второй, неофициальный повод собрать всех вместе – я наконец принял бразды правления заводами фон Брюккена. До сих пор я вел себя достаточно пассивно, позволяя Кеферлоэру делать все, что душе угодно, а теперь, только для того, чтобы переключиться с изнуряющей ненависти к самому себе на какое-то дело, я решил занять место моего отца, но участвовать в делах гораздо активнее, чем он. Большинство членов правления были в курсе этого решения, и с ними существовали договоренности, согласно которым они обязались поддержать меня. Если откровенно, то это были не совсем договоренности, а денежные вливания, по большому счету не такие уж необходимые, но так мне крепче спалось.

Я произносил патетическую речь о будущем наших заводов, обрисовывал планы их перспективного развития. Эта речь, подготовленная для меня Фихтнером, была нашпигована мудрыми изречениями, которые доказывали мою компетентность во всем. Мое кредо звучало как инвестиции. Деньги в банке – это мертвый капитал, говорил я, денежные средства обязаны работать, чтобы притягивать к себе новые деньги. Совершенно случайно это кредо оказалось верным для пятидесятых годов. Кеферлоэр не выглядел особенно удивленным – у него, естественно, были свои осведомители. Но он предоставил неизбежным событиям идти своим чередом – похоже, просто боялся затеять против меня что-нибудь экстраординарное.

– Поздравляю, Александр! От имени всего правления искренне желаю тебе счастья!

Он вручил мне подарок – какую-то античную статую без головы, завернутую в бумагу. Аллегория мудрости, если мне не изменяет память. Безголовая Сапиенция – явный камушек в мой огород.

Я поблагодарил и протянул Кеферлоэру письмо.

– У меня тоже есть кое-что для вас.

Затем обернулся к его сыну:

– Лукиан, можно с тобой поговорить?

Тот прошел за мной в кабинет. Притворяя за собой дверь, я увидел, что Кеферлоэр вскрыл конверт, немедленно принялся читать письмо, и его лицо исказилось от ужаса. Благоразумнее всего было запереть дверь кабинета на ключ.

– Луки, сейчас твой отец начнет бушевать. Ты простишь мне? Скажи честно и откровенно, я должен это знать.