Эрос - [20]

Отец сидел в плюшевом кресле и пил красное вино. Что-то меня удивило. Освещение. Кто-то вывинтил отовсюду голубые лампочки, и Ледяной дворец, по крайней мере его первый этаж, заливал яркий свет. В первый момент я подумал, что заменить лампочки распорядилась мама, обеспокоенная состоянием отца, его постоянно усиливающейся депрессией, основной причиной которой она считала скорее синюшный свет, чем неутешительное положение дел на фронте. Слуг в доме не осталось, после восьми вечера они уходили домой. Мама стояла на коленях перед отцом, нежно гладя его щеки, а он держал ее руку.

Внезапно завыли сирены. Воздушная тревога. Родители почти не отреагировали. Со вздохом, однако без настоящего беспокойства в голосе, мама заметила:

– Ох, а ведь дети только что уснули.

– Оставь их. Эту ночь мы проведем здесь.

– Тогда нужно погасить свет.

– Нет. Сиди. Я открыл последнюю бутылку «Петрюса». Выпей со мной.

– От него у меня всегда так кружится голова…

– Нет, пей! Выпей со мной! Прошу тебя. – Он налил бокал и протянул ей.

И тут я нечаянно кашлянул. Отец подскочил, словно ужаленный, а я со всех ног помчался вверх по лестнице, в мгновение ока очутился в комнате и плюхнулся в кровать. Я слышал шаги за дверью комнаты, но никто не вошел ко мне, и вскоре шаги снова затихли. Я выпрыгнул из постели, судорожно натянул на себя что-то теплое, чтобы не простудиться. Под воющую перекличку сирен я тряс дверную ручку, но дверь оказалась заперта. Заперта снаружи.

Такого не было еще никогда в жизни, тем более при воздушной тревоге. Меня охватила дикая паника. Я надел обувь – в моей комнате хранились лишь теннисные туфли, – открыл окно, посмотрел вниз и, помедлив минуту, сиганул в сугроб.

Заглянув снаружи в окно гостиной, я увидел идиллическую картину. Родители о чем-то беседовали, правда, я не слышал, о чем, и не умел читать по губам, но, во всяком случае, они разговаривали тихо и мирно. Затем мама упала навзничь. Даже в этом не было ничего особенного: похоже на ее обычный обморок. Отец поцеловал ее, оставил лежать на полу, а сам, с полупустой бутылкой в руке, стал подниматься вверх по лестнице.

Я мерзну под окном ярко освещенной виллы, не знаю, что происходит там, наверху, и еле сдерживаюсь, чтобы не закричать от страха. Мне хочется бежать, бежать прочь. В деревню, к Софи. Но это невозможно. Кто-то зовет меня, но это не человеческий голос извне. Это поют голоса в моей голове. Ветер воет, теннисные туфли промокли и ноги ломит от холода, я подхожу ближе к дому, дверь зимнего сада лишь притворена, и я забегаю внутрь. Следующее за зимним садом помещение – наша гостиная. Там неподвижно лежит мама. Она не шевельнулась даже тогда, когда я начал трясти ее, дергать, хлопать по рукам и щекам. Слышны бомбовые удары с севера. Я взбегаю по лестнице наверх, мимо Дюрера, мимо фотографий благополучных дней, которые настойчиво буравят меня взглядами. Не знаю, почему я обратил на это внимание, ведь я бежал как угорелый. Двери в обе детские комнаты нараспашку. Мои сестры лежат в кровати рядом друг с другом, их руки скрещены на груди. Совершенно потустороннее зрелище. Со стороны сада я слышу, как отец зовет меня.

– Александр! – кричит он совершенно изменившимся голосом.

Я пулей метнулся вниз, в библиотеку. Спрятался за шкафом. С лестницы донеслись шаги. Я бросился в сад и бегал там, пригибаясь, от одного куста к другому.

– Александр!

Парадная дверь открыта. До чего роскошен наш особняк, ярко освещенный в ночной тьме! Около двери стоит отец, его дыхание зашлось от погони, он дико озирается в поисках меня, блудного сына.

Удар! Где-то поблизости разрывается осколочная бомба, и стеклянная стена зимнего сада разлетается на тысячу кусков. Едва держась на ногах, отец бродит по первому этажу, я вижу, как он, шатаясь, переходит от одного окна к другому, сжимая в руке недопитую бутылку вина. Он снова появляется в дверях и кричит в темноту сада:

– Александр! Я люблю тебя! Александр! Где ты?!

Он чем-то поранился и отирает кровь со лба. Прогрохотала целая серия ударов, и все в нашем квартале. Вот и Ледяному дворцу достался огненный сноп. Горизонт освещается вспышками от мощных взрывов, лучи прожекторов слепо шарят в небесах. Притаившись за кустом, я писал, чувствуя себя беспомощным и дрожа. Отец ковыляет в сад и, неуклюже пробираясь по сугробам, движется прямо в мою сторону, хотя, возможно, и не видит меня. Как только он подошел слишком близко, я побежал прочь, в дом.

– Сын! Иди сюда!

Горит еще не вся вилла, только библиотека. Оттуда огонь медленно распространяется на остальные комнаты. Не с молниеносной быстротой, а именно очень медленно. Этой ночью поднялся сильный ветер. Моя мама осталась лежать там, с белым, будто мрамор, лицом, на котором написано полное смирение со всем происходящим. Ведь деваться-то некуда, от судьбы не уйдешь.

Я ощутил, что отец дышит мне в затылок, и ринулся от него прочь, вверх по главной лестнице, в свою комнату, затем повторил прыжок из окна в сугроб и помчался в сторону китайского павильона. Я чувствовал потребность иметь хоть какую-то крышу над головой, даже летнего павильона. Весь первый этаж Ледяного дворца был теперь объят пламенем. Это длилось полчаса, затем огонь, взметнувшись по лестницам, стал пожирать стропила.