Ермолова - [68]

Когда в присутствии Марии Николаевны высказывали мнение, что Диккенс сентиментален, что он не настоящий реалист, что его злодеи преувеличенно черны, а положительные типы слишком добродетельны, – она не соглашалась.

Я присутствовала как-то при ее разговоре с ее внуком, юношей тогда, пробовавшим спорить с ней[38]. Она с редким для нее упорством отстаивала свою мысль. «Диккенс – великий реалист, – говорила она. – Он прежде всего – великий художник, а когда художник изображает жизнь, – он вовсе не должен списывать с натуры, иначе это уже не искусство, а дневник происшествий. О Диккенсе говорят, что он сентиментален, что его злодеи преувеличены, а положительные типы слишком добродетельны. Потому что взгляды у людей испошлились, что они считают правдивыми реалистами Арцыбашева в компании, – почему? Они берут какую-нибудь гадость, которой место в газете, а не в литературе… (надо помнить, что в газетах тех времен огромное место уделялось всяким сенсациям, хулиганству, убийствам), и эту гадость всячески размазывают. Они, кроме грязи, ничего в жизни не видят, и это у них считается «правдою». А Диккенс так велик, что видит в жизни такое, мимо чего люди проходят, не замечая. Говорят, что таких людей, как у Диккенса, не бывает. Ах, сколько я таких видала!.. И вот посмотри: какая-нибудь женщина, самая обыкновенная, живет – и ничего в ней как будто нет интересного. И вдруг – война, и она идет в сестры милосердия, ведет себя как героиня, под огнем перевязывает раненых и жертвует собой… Или какой-нибудь Иван Иванович – человек как человек, всюду бывает, все его принимают, и вдруг он совершает преступление, воровство или убийство… Так ведь вот у этих-то людей была где-то героика или преступность, ведь откуда-то они взялись, – а мы считали их людьми самыми обычными. Так вот, гений тем-то и отличается от нас, что он видит заранее героя или отъявленного мерзавца в то время, пока еще никто этого не угадал. Мы только во время войны или на суде заговорили: «ах, вот героиня», или: «ах, он преступник»… А Диккенс и без того знал о них все, что нужно. И ты, – обратилась она к внуку, – чем больше будешь жить, тем больше будешь узнавать в жизни героев Диккенса и увидишь такие положения, какие тебе и во сне не снились…».

Мария Николаевна редко так высказывалась; но это высказывание показалось мне очень для нее характерным, заставило во многом согласиться с ней и ярко запомнилось. В этот вечер она вообще разговорилась больше обыкновенного.

– Вот, мне часто говорят: «Вы не знаете жизни…» – сказала она между прочим. – Да как это – я не знаю? Я в жизни самое дно видела. Какую я бедность знала… И каких только чудаков и чудачек не встречала…

И она скупо и сжато начала рассказывать нам о своем детстве, о своем окружении, о родне, о дяде Александре…

Насколько Мария Николаевна любила Диккенса, настолько же она не любила Ибсена. Это для нее были два полюса. Осенью 1909 года она репетировала «Привидения». Близкие говорили о том, как Марию Николаевну утомляют репетиции. Она сама подчеркивала, что не любит ни пьесы, ни роли фру Альвинг и репетирует неохотно (роль эту как раз считали одним из шедевров Марии Николаевны). Она играла ее прекрасно, но даже пятнадцать лет спустя писала А. П. Щепкиной, сообщавшей ей, что Мичурина очень хорошо сыграла эту роль: «Дорогая моя, скажите Мичуриной, что я очень рада, что ей так удалась роль фру Альвинг, я ничего не могла с ней сделать, я сразу ее возненавидела. А она так хорошо сыграла, чему я от души рада».

Своим отношением к Ибсену Мария Николаевна делилась с доктором Срединым. Из писем к нему мы видим, что лучшей его пьесой она считала «Доктора Штокмана». Кроме этого, признавала комедию «Столпы общества» и «Союз молодежи». Драмы Ибсена она называла холодными, схематичными. «Джон-Габриель Боркман» был для нее более приемлем, чем «Привидения», но и этой пьесы (в которой она изумительно сыграла Эллу Рентгейм и где у них был один из лучших дуэтов с Федотовой) она не любила. Признавала и хвалила пьесы, наименее характерные для Ибсена: «Северные богатыри», «Пир в Сольгауге».

Близкие, в том числе сестра Анна Николаевна, уговаривали ее играть Эллиду в «Женщине с моря». Пьеса понравилась Марии Николаевне, она уже готова была согласиться ее играть. «Но как начались с третьего акта зеленые глаза, загадочное лицо… нет, не могу символизма», – полусмеясь, полуоправдываясь, говорила Мария Николаевна.

А. П. Ленский, стремясь внедрить Ибсена в Малый театр, убеждал Марию Николаевну взять роль Гедды Габлер. Мария Николаевна горячо любила Ленского как художника и артиста и всегда считалась с его вкусами, но тут она восстала: слишком ей чужда была героиня. Она говорила, что «не любит» этой женщины, видит в ней «сплошное извращение».

– Что же это за женщина, которая никого не любит!

Всем известен ее ответ Вл. И. Немировичу-Данченко, который шутя сказал:

– Если бы я был назначен директором Малого театра, я бы на другой же день прислал вам роль Гедды Габлер.

– И немедленно же получили бы мое прошение об отставке, – с улыбкой ответила Мария Николаевна.