Ермолка под тюрбаном - [26]

Трудно поверить, что оргии среди саббатианцев — это чистые вымыслы их врагов и клеветников. Вполне кропотливые исследователи саббатианства, от Гершома Шолема до современного историка Ченгиза Сисмана (Cengiz Sisman), подтверждают подлинность свидетельств об оргиастических ритуалах среди некоторых групп этого мессианского движения. Среди них упоминается дата 22 адара (то есть в середине марта), когда супружеские пары собираются на важнейший праздник саббатианцев, так называемый «Праздник Агнца». Во время торжественного ужина главное блюдо — ягненок (за день до этого запрещается есть баранину). Ужин сопровождается песнопениями и возлияниями. Вкушение мяса ягненка — это своего рода евхаристия, причастие через облатку к телу Шабтая Цви. Сексуальное единение всех присутствующих становится в этом смысле слиянием в единое тело с Мессией. Под конец ужина гасятся свечи и пары начинают обмениваться женами. Дети, зачатые в эту ночь, считаются ритуально освященными как потенциальные мессии в будущем (отсюда следует, что мессия — вовсе не обязательно единственный на всю историю). Один из самых радикальных последователей Шабтая Цви в восемнадцатом веке, лидер одной из сект дёнме, Дервиш Эфенди (Derwish Efendi), ввел концепцию коллективного брака, согласно которой жены должны быть общими. Он практиковал и сексуальное гостеприимство: гость в его доме мог спать и с его женой, и с его дочерями.

Конечно, тут играла роль замкнутость, закрытость некоторых саббатианских кругов от враждебного вульгарного внешнего мира: со своими надежнее, так сказать. Но оргия как ритуал — в той или иной форме — чуть ли не обязательный аспект всякого сектантства, поскольку сама идея секты связана с той или иной концепцией коллективизма, растворения индивидуального «я» в общинной телесности, будь то саббатеи или большевики, для которых, согласно Ленину, акт совокупления — как выпить стакан воды. Тут речь шла не об эротике — во всяком случае, не о сексуальной эротике. Советская элита — особенно элита партийная — обменивалась женами, как будто это был коллективный обмен душами, кусками собственной жизни, генетического и духовного опыта. Бывшие жены, несомненно, рассказывали о своих бывших мужьях новым спутникам жизни. И таким образом возникла некая общинность, племенное сродство вне зависимости от социального статуса: Бабель спал с супругой палача Ежова, а Маяковский — с женой Брика, официального информатора НКВД.

Нам хорошо знакома эта общинная, душноватая, почти насильственная близость среди «наших». Те, для кого самое главное — быть среди своих, не могли остановиться в своем преодолении границ интимности одними лишь разговорами и молитвами. История личных отношений среди экспатриантов, иммигрантских общин, всех этих кланов и религиозных сект — это история внебрачных связей, обмена женами, любовницами, почти открытого инцеста и классических романов детей с друзьями родительского дома. Конечно, среди российских эмигрантов не менее интенсивны были разногласия идеологические, но история двух «Натали» в жизни Герцена говорит о многом. Его близость, почти гомосексуальная, с Гервегом и была стимулом для его жены Натали открыть для себя благодаря Гервегу тайные радости слияния души и тела в сексе; не успел Герцен оправиться от предательства друга, измены жены и ее трагической кончины, как он — естественно, по воле свыше — увел у своего друга Огарева его любвеобильную жену Натали. Та, судя по признаниям Герцена, не способна была испытывать никаких эмоций, кроме как через сексуальные эскапады. Эта история повторяется во всех дружеских кланах, кружках и конгрегациях во всех странах мира и в любую эпоху — от лондонского круга Блумсбери до хорошо знакомых мне диссидентских кругов Москвы шестидесятых годов. Тут знали одних и тех же женщин. Я совершенно не собираюсь употребить слово «делили». Тут любили одних и тех же женщин, потому что любили друг друга, а не внешний мир.

То есть этот душевный и телесный инцест подстегивается — чуть ли не как необходимым элементом — враждебностью внешнего мира. Скучивание невозможно без присутствия реального или выдуманного внешнего врага «всех нас». В истории саббатианства таким врагом стал Богдан Хмельницкий. Судьбы Шабтая Цви и его мессианства оказались завязанными в польской истории не только через апокалиптические настроения, связанные с погромами в Украине и Польше, но и через его первую жену Сару. В хрониках этой эпохи осталось несколько противоречивых, мягко говоря, версий о характере и амбициях этой женщины. Сходятся все эти версии на том, что она осталась сиротой во время погромов Хмельницкого.

16

Я не собираюсь преуменьшать катастрофичность для еврейства погромов Хмельницкого. Но мотивировки этих страшных событий, ключевых для той эпохи, парадоксальным образом завязаны в чисто личных склоках и любовных интригах местного характера. Во-первых, сама личность Зиновия Хмельницкого (Богдан — это скорее прозвище; имя «богом данный», полученное им уже позже, в знак признания его роли в истории Украины). Он был человеком образованным; кроме родного языка знал латынь, польский, французский, а позже и турецкий; прекрасно владел ораторским искусством и риторикой. Конфликт между Украиной и Польшей, как утверждают некоторые свидетельства современников, начался из-за того, что Хмельницкий увел у своего приятеля, поляка Чаплинского (местного старосты), любовницу, православную (по другим сведениям, она и раньше жила у Хмельницкого в качестве няньки при детях). Чаплинский сумел разными интригами отобрать у Хмельницкого коня, а потом попытался прибрать к рукам и всю усадьбу Хмельницкого. Не найдя защиты в местном уряде, Хмельницкий отправился в Варшаву и получил от короля привилегию на потомственное владение поместьем в качестве шляхтича. Не обращая внимания на королевскую привилегию, Чаплинский решил расправиться самосудом: напал на поместье, занял там пасеку и гумно, зажег мельницу и захватил любовницу Хмельницкого, с которою и обвенчался, по-видимому, с ее согласия, обратив ее предварительно в католическую веру. Хмельницкий снова отправился в Варшаву жаловаться на Чаплинского сейму, но ничего не добился, тем более что Чаплинский предъявил иск по обвинению Хмельницкого в государственной измене. Эти обвинения, по сути дела несостоятельные, были отчасти подтверждены доносом на Хмельницкого со стороны его сослуживца. Хмельницкому наносили визиты послы от крымского хана, турецкого султана, молдавского господаря, семиградского князя и даже от московского царя Алексея Михайловича с предложением дружбы.