Ермак - [36]

Карача с приближенными встречал приезжих у открытых настежь дощатых ворот своего небольшого городка. Все были при оружии. Все низко склонились в поклоне и так стояли, пока Иван Кольцо не спешился с заиндевевшего коня.

— Это сам атаман Кольцо, — сказал татарин-проводник.

— Я приветствую славного атамана, — разогнулся карача.

И сделал приглашающий жест рукой:

— Прошу.

С площадки минарета за въезжающими наблюдал Заворихин.

— Прошу, — опять в поклоне откинул руку карача, приглашая в помещение, и вошел туда вслед за Иваном Кольцом.

Это была просторная прихожая следующего большого помещения. Через широко открытую дверь было видно, что оно устлано дорогими коврами и уставлено щедрыми яствами.

Прихожая быстро наполнилась казаками и татарами. Казаки были, как и татары, при одних саблях.

— В честь встречи я даю тебе, славный атаман, большой той. А где вино, там никакого оружия не надо.

Карача отстегнул свою саблю, бросил в угол.

То же самое сделали все татары. Сняв было свою саблю и Кольцо, но потом нахмурился, тревожно оглянулся.

У Карачи шевельнулись брови, он обиженно проговорил:

— Все твои люди, атаман, могут пировать с оружием. Прошу, — в третий раз согнулся карача, приглашая на пир.

…И вот пиршество в полном разгаре. По стенам горели жировики. Казаки привычно сидели по-татарски прямо на коврах, рядом валялись отстегнутые, мешавшие им сабли. Вино лилось рекой, красивые служанки ходили меж пирующих, подливали им из длинногорлых кувшинов. Пьяненькие казаки начали пощипывать служанок, то и дело слышался женский визг и хохот.

Слуги оттаскивают захмелевших татар.

— Если атаман позволит, я каждому дам по наложнице, — сказал карача, сидящий рядом с Кольцом.

— Не-е, мы не баловаться прибыли.

— Дык что же не погреться об бабу, атаман?

— Цыть, — оборвал казака Иван.

К караче наклонился подошедший слуга-татарин:

— Этих шайтанов, видимо, невозможно споить, наши воины заждались.

Карача собственноручно налил Кольцу и встал:

— Я хочу говорить. Татарам встать, а гости пусть сидят.

Отстегнутая сабля Кольца тоже лежала на ковре.

Когда татары поднялись, карача воскликнул:

— За главного атамана Ермака-а!

Тотчас распахнулась дверь, в проеме с обнаженной саблей возник Заворихин, заорал:

— Попались, голубчики-и!

Кольцо мгновенно отрезвел, уклонился от обрушенного сзади на него удара, схватил саблю, вскочил. Карачи возле него уже не было — загороженный телохранителями, он уже ступал за порог потайной двери.

Мимо Заворихина с диким визгом бежали татары, топтали подносы с яствами, яростно рубили пьяных казаков.

Кольцо и несколько казаков, встав в круг, отбивались.

— Давай к выходу, атаман! Может, прорвемся…

— Не-ет! Пока этого гада не приколю, никуда я отсель не пойду! — хрипит Кольцо, прорываясь к стоявшему за татарами Заворихину. — Куда? Предатель!

Кольцу удалось свалить закрывавших Заворихина татар. Заворихин взмахнул было саблей, но Кольцо ловко вышиб ее, сквозь лязг сабель за спиной прокричал:

— Твори молитву, гад!

— Пощади! Христом Богом молю…

— Бога вспомнил, гадюка! — и яростно взмахнул саблей. Заворихин опрокинулся кверху лицом, дернулся, затих.

А у всех дверей уже стояли татары с луками. Когда Кольцо и еще с полдюжины уцелевших товарищей уложили последних рубившихся с ними татар, в казаков полетели стрелы. Первая же пробила горло Ивану Кольцу, он, постояв, рухнул. Попадали и остальные, прошитые стрелами.

— Атама-ан! — вскричал Черкас Александров, вбегая в бывший ханский покой. В руках у него был заснеженный мешок, в котором угадывалось что-то тяжкое и круглое.

Из смежной комнаты вышел Ермак.

— Чего орешь?

— Михайлов Яков в подсмотр пошел Кольцо проведывать…

— Ну?

— Застрелили его.

— Что?

— И еще. Вот… Ночью татары через частокол перекинули.

Черкас уронил мешок на пол, прислонился к стене и зарыдал.

Ермак опустился на колено, открыл мешок. На него глядят остекленевшие глаза Ивана Кольцо.

Застонал Ермак словно последним стоном. Через силу поднялся и, шатаясь как пьяный, шагнул к окну, распахнул его, оперся рукой об оконный косяк, долго смотрел на заснеженный пустынный двор.

— Не уберег я тебя, Колечушко! Как ответ перед Аленой держать буду?

Снег до боли резал глаза, выжимая из них слезы. Белый иней оседал на бороде и волосах. Рядом, по-детски всхлипывая, стоял Черкас Александров.

Поземка заметает десятки черных могильных холмов.

На крестах видны надписи: «Воевода князь Болховский», «Атаман Яков Михайлов», «Пушкарь Кузьмич»… Много могил без крестов и без надписей. Дальше лежат полузасыпанные снегом трупы стрельцов и казаков, которых не успели похоронить, торчат из-под снега ноги, руки…

Ночь Волки стаями приближались к крепостному тыну, усаживались полукругом и начинали выть, выматывая душу.

В избах светились красные глазки — горели и чадили лучины.

Умирающие казаки и стрельцы бредили зелеными лугами и едой. Наперебой рассказывали — один ел жареных лебедей, другой — поросенка, третий — блины.

На месте снега лишь лужицы, в которых отражается весеннее солнце. К десяткам одиночных могил добавилась одна братская.

На фоне черного бревенчатого частокола, в тени которого лежали остатки мокрого снега, Ермак выстроил уцелевшее войско — сотню с небольшим угрюмых, исхудавших за голодную зиму казаков да два десятка стрельцов.