Ермак, или Покорение Сибири - [58]

Кажется, разговор сей был непродолжителен, а остяки успели уже напиться допьяна с радости от получения добрых вестей из Искера. Веселые толпы их проходили попеременно в юрту и приносили дорогим гостям лучшие свои яства и питья, как-то: крошенину из оленя, по счастью незадолго издохшего[55], котклей – сваренную, не вычищенную рыбу без соли, порсу – сушеные сняшки, употребляемые ими вместо хлеба, и отвар из мухоморов, который скорее и сильнее приводит в опьянелость всякого другого вина. Но прежде чем они предложили гостям своим сии лакомства или сами принялись за них, соблазняли ими с добродушной хитростью своих истуканов. Сын Боара Калкал несколько раз помазывал своему Лусу губы оленьим жиром, прося с низкими поклонами, чтобы покушал; но как и после того он ничего не принимал, то сказал ему: «Ты не хочешь, ну так, пожалуй, я попотчую наших гостей и сам поем, а ты смотри не жалуйся». Пьяные долго забавляли казаков своими плясками и песнями. Первые состояли из подражания разным зверям и птицам, а вторые из похвал, сложенных и петых экспромтом в честь гостей. Нельзя было без удивления видеть искусства, с которым Калкал вместе с молодой женщиной, довольно приятной наружности и также довольно пьяной, представляли любовные объяснения лесных кошек. Оба действующих лица одеты были в рысьи кожи. Форканье, мурлыканье, прыжки, лукавые шаги соблюдены были ими с величайшей точностью, в особенности же отчаяние самца, который, озлобясь на обманы своей любезной, со свирепостью кидается на нее и впивается всеми когтями при ужасном реве с обеих сторон. Совершенную противоположность представляла потом картина ловли оленей, хотя также любовь была основанием этого зрелища. Сколько спокойствия и хладнокровия со стороны животных, столько хитрости и осторожности от человека, пользующегося привлечением дикого самца в свои сети помощью приученной самки. Робость зверя при малейшем бунчании насекомого, гордое озирание его при едва слышимом шелесте листочка и многократное обнюхивание самого ветра, против коего обыкновенно заходят ловить, наконец единообразное движение лани передней ногой, в доказательство, что она спокойно кушает найденный ею мох в изобилии, – требовали не менее искусства в немой мимике и изучении свойств сих животных. В заключение отличный остякский бард Таедко пропел, подыгрывая себе на тумбрте[56], богатырскую балладу, вновь им сочиненную на разбитие казаками Маметкула, коей поэзия равнялась достоинством с музыкой, раздиравшей уши наших слушателей.

Неистовые крики актеров и зрителей нисколько, казалось, не потревожили больного, лежавшего в той же юрте за занавеской, но даже будто пробудили в нем погасшие чувства. Гроза, различив голос Кольца, изъявил непреодолимое желание его увидеть. Нельзя было отказать, хотя эскулап наш крепко наморщился… Друзья искренне обнялись, и Кольцо, предупреждая вопрос больного, объявил ему в коротких словах о всех счастливых событиях, случившихся в последнее время. Гроза вместо ответа перекрестился и пожал руку радостному атаману.

С сей минуты здоровье Грозы стало поправляться не по дням, а по часам, и Кольцо с шаманом положили, не откладывая далее суток, перевезти его в город.

Нет сомнения, что Кольцо имел поручение от Ермака Тимофеевича разведать как можно обстоятельнее о новых своих подданных, а потому он не оставил ничего без замечания, даже обратил внимание на утес, возвышавшийся против их аула на берегу реки в виде гладкой стены, исписанной красными буквами. Никто не умел объяснить ему значение сих письмен, только один Уркунду сказал, что это сделано не ими и не татарами, а народом, задолго до них жившим, питавшимся серебром и золотом, которое выкапывали они из земли, как они теперь копают орехи и коренья[57].

Наутро Кольцо нашел Грозу гораздо в лучшем положении, чем ожидал. Видя, что душевное веселие служит ему действительнейшим бальзамом, он решился уведомить его о счастливом отыскании Велики. Сколь ни приятна была для влюбленного весть сия, но вскорости заметил Кольцо облако скорби, отуманившее чело его, и, отгадывая причину, рассказал ему все подробности чудесного избавления ее от счастья умножить число одалисок сластолюбивого Кучума.

– Теперь я самый счастливый человек!  – воскликнул Гроза с восторгом.

– Желаю, дружище, чтоб впредь ничто не помешало твоему счастью,  – сказал значительно Кольцо.

– Понимаю,  – отвечал Гроза. И, подумав немного, продолжал:  – Ты даве сказал, что причиной счастливой перемены сражения при засеке была рана Маметкулова…

– Да!

– Ну так узнай же, что Гроза был тот счастливец…  – Он не мог продолжать из-за увеличивающейся слабости; но для Кольца было достаточно услышать от честного Грозы изустное подтверждение своей догадки. Ему хотелось бы только еще узнать, каким образом совершилось сие чудо.  – Поистине чудо,  – сказал Гроза, отдохнув и укрепясь немного.  – Даст бог, как обмогусь, расскажу тебе все обстоятельно, а теперь удовлетворю твое любопытство в нескольких словах.

Приход шамана не только не остановил Грозу продолжать свое повествование, напротив того, он обрадовался случаю получить от него растолкование некоторых неимоверностей, немало его мучивших…