Ермак, или Покорение Сибири - [57]

– Кабы у Ермака Тимофеевича,  – говорил Мещеряк,  – была к вам жалость, то он вернулся бы еще онамеднесь с реки Тавды, ан нет, тащит за собою вперед, чтобы выкупить свою головушку – верной смертью. Я сам, братцы, опальный, а не погубил ваши душеньки за свою одну.

Преодоление препятствий, поставленных природой почти на каждом шагу на пути незнаемом, на краю света – через горы, пропасти, леса, реки, – в беспрерывной борьбе со стихиями, в беспрестанной готовности отражать неприятеля неведомого, встречать засады неожиданные – требовало также большого присутствия духа, предприимчивости и разума необыкновенного.

Наконец после стольких трудов, препон, пожертвований, смертей Ермак достиг своей цели, сдержал слово, данное именитому человеку, – покорил царство грозного Кучума. Увидим разум его в земских учреждениях, в умении вселить в людей грубых, диких доверенность к новой власти. Для достижения оного он должен был паче всего увеличить взыскательность и строгость к своим сподвижникам, дабы и в земле завоеванной не смели они тронуть волоса у мирных жителей. Жалея товарищей своих, как братий в битве, не жалел он в случае преступления и казнил за всякое ослушание, за всякое дело студное.

Глава четвертая

Кольцо спасается в снегу во время бури.  – Угощение и забавы остов.  – Любопытный рассказ Грозы.  – Новые козни Мещеряка.  – Гибель двадцати казаков.  – Суд над виновными.  – Торжество Грозы.  – Трогательное зрелище.

Уркунду был уверен, что с Боаром получит добрую весточку от Ермака, но не ожидал, чтобы судьба столь скоро доставила случай перевезти к нему больного своего друга. В четыре дня столько нанесло снега, что встал прекрасный зимний путь, и шаман мог положить Грозу в нарты. Но этот снег замедлил возвращение из Искера в свои юрты знакомых нам остяков, ибо они предприняли сие путешествие пешком, не думая, чтобы светлая погода так скоро переменилась в несносную. Особенно от сей неожиданности страдали Кольцо с пятью казаками, пошедшими вместе навестить пропадавшего товарища, несмотря, что и они, кажется, давно знакомы были со всякого рода непогодой.

На третий день буран выгнал путешественников наших из лесу, которым они пробирались, дабы не сбиться с пути. Старые кедры, вырываемые с корнем, кидали перед глазами их как легкие перышки и угрожали им беспрерывно быть раздавленными. На пустырях опасность еще увеличилась с ожесточением бурана, который, по приметам остяков, не скоро мог уняться.

– Нечего делать, бачка,  – сказал Боар в испуге,  – ложиться в снег, пока не замерзли.

– Поищем лучше, князь, какой-нибудь ямы, вот у этой горы,  – отвечал Кольцо, дрожа от холода.

– Нет, бачка, не проползешь и десяти шагов заживо.

Не говоря более ни слова, остяки принялись копать в снегу глубокие ямы и ложились в них по двое, стараясь покрыть себя как можно толще снегом. Казакам сколь ни не хотелось погребстись заживо во временных сих могилах, но не оставалось другого средства к спасению, ибо буран, казалось, привел все стихии в ожесточение. Воздух раздирался каким-то пронзительным свистом; снег, превращаясь в мелкие пылинки, захватывал дыхание и, клубясь с вихрем, представлял небо и твердыню в распре и хаосе. Звери, птицы спешили укрыться в благодетельных сугробах и горах, внезапно возникавших на гладкой поверхности. Сами деревья, казалось, стонали.

Весьма легко отгадать, что Кольцо с казаками своими первыми вылезли из-под снега, кой час послышали тишину на поверхности, понежась в сибирских пуховиках более двенадцати часов, ибо солнце было уже довольно высоко, когда они вышли на белый свет. По скважинам, образовавшимся над дыханием, они стали отрывать остяков, находя многих из них погруженными в глубокий сон и неохотно встававшими, потому что буря хотя затихла, но еще не миновала. Но на сей раз они ошиблись – установилась прекрасная погода, и путешественники наши к вечеру добрались благополучно до Боарова аула.

Уркунду чрезвычайно обрадовался прибытию Кольца, а более того добрым вестям о Велике, которая, по словам сего последнего, поправилась в здоровье. К сожалению, он не мог того же сказать о ее любезном: Гроза только со вчерашнего дня получил язык, но эскулап остякский запретил ему говорить, боясь, чтобы малейшее напряжение не растворило глубоких ран, коими покрыта была его голова и шея.

– Где ты отыскал его? – спросил шамана Кольцо.

– Не сердись, бачка,  – сказал Уркунду,  – а сначала я подумал, что убил его ваш брат атаман.

– Кого же из нас подозревал ты?

– Вестимо, никого другого, кроме Мещеряка; он только у вас недобрый человек и много зла сделает… А как раздумал хорошенько, то и пошел к засеке искать его мертвого между убитыми.

– Мы до тебя там всех пересмотрели, но его не нашли,  – заметил Кольцо с удивлением.

– Вишь, бачка, вы смотрели в один, а я в два глаза…

– Да как же он мог очутиться в сражении, когда мы оставили его стеречь городище? – спросил Кольцо.

– Этого я не знаю, но когда сказал ты мне, что на Маметкула наскакал бешеный и сбил его с коня, то мне пришло в голову, что этот бешеный должен быть атаман Гроза.

– Знаешь ли, Уркунду,  – сказал Кольцо,  – что и я с тобою одного мнения и даже намекнул о том Ермаку Тимофеевичу. Тебе известна его строгость: он иначе не простит Грозе его самовольства.