- Хрестись ты, пожалуйста!
- Ныльза!
- А то - пришиби моего-то свинью...
- Гырех пришибать ему...
- Ну, еще... А вот эдак-то, со мной, не грех?
Тихо. Только кусты, колеблемые течением, шуршат о челнок Тяжелая луна, поднявшись на сажень над землей, больше не может и снова опускается к степи, лениво, как Марья.
- Вон Марфа живет же с Ясашкой, а я - хуже ее, что ли? И ты его не хуже.
- Нисява!
- Тебе всё - ничего.
Плеснулась рыба, по звуку - лещ, он всегда шлепается о воду плашмя Паром идет, как будто часть берега оторвалась и островом перегородила Студенец. В селе ударили собаку, она визжит отчаянно и жалобно.
- Кабы извести его, так и Марфа довольна будет, тогда всё хозяйство ей!
- Турма будит, острог тибе!
- Эхма, ведь - как хочешь, а - не доскочишь!..
- Яса-ан,- кричит с парома Сутырин.
В кустах беспокойно завозились, зашептались, а я, повинуясь желанию созорничать, громко говорю:
- Не бойтесь, я его задержу...
- Ух,- испуганно вздыхает женщина, я вижу над кустами белое пятно ее лица.
- Прохожий, ты?
- Я.
- Ой... Господи!
Я иду прочь, но через несколько шагов она догоняет меня и, застегивая на ходу кофту, заправляя под платок волосы, горячо шепчет:
- Ты уж молчи, милый, я тебе за то полтинку дам, молчи, родной, а?.. Ты - молодой, должен понимать, какое это всё... А!..
Уверяю ее, что буду молчать, как мертвец, но говорю:
- Что ж ты, умница, не нашла другого места для эдаких разговоров?
- А ты - не стыди меня,- шепчет баба, прижимаясь ко мне.- Уж, конешно, грешница я... да - сам ты говорил - красивый он! А что татарин - так у нас вон попов сын, доктор, на французинке женат...
- Да я тебе не про это, бог с тобой! А вот уговаривала ты его, чтобы свекра пришибить...
- Да какой он мне свекор, коли у меня мужа-то нет? - угрюмо говорит она и вдруг предлагает просто, как работу:
- А может, ты возьмешься, пристукнешь его? Слушай-ко: чего тебе бояться? Сегодня ты здесь, а завтра - никто не знает где. А я бы тебя уж так-то ли поблагодарила! И он тоже,- он, гляди, богатый! А?
Смотрю в ее милое лицо, размалеванное природой самыми яркими красками, смотрю в синие глаза, большие, выпуклые, точно у куклы. Такая лубочная, но чистая красота, сильная и спокойная, как весенняя земля, нагретая солнцем...
- Я этакими делами не занимаюсь.
- Да ведь - один раз! - мягко убеждает она.- Стукнул да ушел, только и всего!
- Не подходит это дело для меня, нет!
- Ой, господи! Да ты - подумай...
- Мар-рь! - визжит Устин Сутырин, качаясь в сумраке впереди нас, смачно шлепая по грязи и размахивая руками.
- Это кто? Прохожий? А-а... Ты - чего? Ну - ладно! Я тебе, нижегороцкой, верю. Ха! А посему и - кончено! Дави их!
Он хорошо пьян, как раз в меру,- удали много, а на ногах крепок.
- Сейчас Коська Бичугин в ухо мне закатил: "Не жалуйся, кричит. Ты нас грабишь, мы не жалимся". Ты меня, прохожий, на нехорошее дело подбил, да! Это, брат, тебе даром не пройдет. Они тебе покажут - Коська с Петром, они тебя угостят тяжелым по мягкому.
- Стой-ка,- говорю я,- да ведь -ты сам же просил меня жалобу написать. Просил али нет?
- Мало ли чего я, по глупости, прошу! А ты - не поддавайся, У тебя плачут, просят, а ты - реви, да не давай! Марь,- так ли?
Он обнял ее за плечи и, увлекая в грязь, на средину дороги, просит:
- Давай запоем, ну!
Закрыл глаза, закинул голову и тоненько начал пронзительным тенором:
Эх да и ой... и вот-а-а...
Марья, положив руку на плечо ему, выгнула кадык, уверенно подхватив хорошим альтом:
Да вот и по дороге - эх...
Верно!
Эй, скрозь высо-окие хлеба...
- Поддерживай, нижегороцкой. Я татарам не верю!
Шла молодка-а
- поет Марья.
Он-на в синем шушуне - а-э!
У ворот постоялого двора стоит Марфа, упираясь руками в крутые бока, похожая на огромный самовар.
- Эх,- кричит она,- загуляли наши!
На селе визжат, свистят, задорится гармоника, кто-то большой тяжко бьет землю,- гул идет через черную дорогу реки.
За плечом Марфы смущенно улыбается рыжебородый Ясан.
- Родные мои,- растроганно кричит Устин Сутырин,- люблю я вас до конца жизни! Марь,- действуй!
По-над полем, ох...
Золот месяц гуляе-э
- поет Марья,- хорошо поет, душевно!
В поле над туманами сверкают звезды, луна коснулась краем до черной степи и замерла, стоит недвижимо, точно слушая праздничный шум милой грешной земли.
Сутырин, захлебываясь воодушевлением, выводит:
Ай да молодка
Путь-дорогу не знае-э-эй!
