Эра негодяев - [3]

Июнь девяносто второго… Что и говорить, смутное время, время крушения старого мира и зарождения мира нового; какая может быть любовь в реконструкционный период? — как писали Ильф и Петров, кажется. А оказывается, была… Да что врать самому себе? Он и тогда знал об этом так же хорошо, как и сейчас — и незачем Герде было терзаться, мучительно подбирая ничего не значащие слова, чтобы вдруг, случайно, в запале — не произнести всего лишь три нужных…

Всё равно — во всём, что тогда случилось, виноват он и только он. Что ему тогда стоило сказать: 'Останься'? Тогда и ей ничего бы не стоило произнести те три простых слова, которым она закончила свое письмо, пришедшее через три месяца после их последнего грустного свидания на перроне — когда уже ничего нельзя было изменить?

Он сложил в очередной раз прочитанное письмо в конверт, лениво потянулся к своему пакету, достал оттуда пластиковую коробочку и аккуратно сложил туда плод эпистолярных упражнений сероокой Герды Кригер, в данный момент — как он думал — добропорядочной немецкой фрау. Прошло шесть лет… а кажется, что прошла целая жизнь.

Он знал, что лукавит — даже перед самим собой. На самом деле, ему было невыносимо стыдно за те десять минут на минском вокзале — стыдно даже сейчас, спустя шесть лет. И все эти годы он продолжал мучительно искать оправдания — даже сегодня, когда в сотый — да какой сотый, в тысячный! — раз достал тоненькую пачку ее писем и вновь перечел первое, самое тяжелое, самое глубоко ранящее сердце.

Герди… Милая девочка из маленького городка у самой польской границы, так непохожая на хрестоматийную немку из учебника! Где ты сейчас, мое маленькое сероглазое счастье?

Он перевернулся на живот, подставив под скудные сентябрьские лучи уже довольно загоревшую спину, огляделся.

Кроме него, на этом небольшом пляжике у железнодорожного моста через Березину не было почти никого — две парочки, три мамаши с детишками, собачник с дружелюбной и донельзя любопытной колли, с которой он уже успел за это время подружиться, и для которой каждый раз брал из дому кусочек колбасы или сосиску; хозяин не возражал, а ему было приятно каждое утро видеть радостное помахивание хвостом и дружелюбную улыбку на уморительной рыжей морде — кстати, а кто сказал, что собаки не умеют улыбаться? С мамашами было сложней — хотя некоторые из них явно хотели бы 'подружиться', но такая дружба в его планы не входила; весьма вероятно, что у этих излишне компанейских дам могут быть (впрочем, скорее всего, есть) мужья, а нарываться на неприятности ему совсем не хотелось; в конце концов, есть же Люся из кафе 'Золотой петушок'…

Прохладный ветерок колыхал ветви рахитично-худосочных берёзок, каким-то чудом, вопреки замыслу матери-природы и здравому смыслу, проросших на этом безнадежно бесплодном песке; задумчиво и таинственно шелестели ветви ив, хозяйственно и деловито умостившихся у самого уреза воды. Было тихо — как бывает тихо в сентябре, когда летнее буйство красок постепенно отцветает, когда птицы, закончив выкармливание птенцов, ставят их, ещё совсем несмышлёных, на крыло, когда пышно отцветшие в мае яблони радуют глаз сочными боками своих плодов. Лето ушло, но настоящая осень еще не наступила — было то время, которое прекрасно характеризуется словом 'межсезонье'. Летний сезон закончился, по вечерам, хотя сентябрь еще только начинался, было уже довольно прохладно — поэтому не было ничего удивительного в том, что в этот день на пляже у моста было так мало народу. Да и вообще — тут он усмехнулся — нормальные люди в разгар рабочего дня обычно работают, а не валяются кверху пузом на пляже.

Хм… Нормальные…. Да, его сегодня, пожалуй, трудно отнести к нормальным — тридцать лет, а ни семьи, ни детей, ни жилья, ни работы; не человек, а ветер в поле. А главное — в будущем какой-то большой, черный, мрачный тупик; выхода нет. Или он просто плохо ищет? Когда-то он потерял ту дорогу, по которой ему нужно было идти — и с тех пор всё продолжает и продолжает бродить по захламлённым тёмным подворотням, в безнадёжных попытках найти выход из этого мрачного лабиринта. Как там, у Стругацких? 'Сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, и я с полпути повернул обратно. С тех пор всё тянутся передо мною кривые глухие окольные тропы'; как-то так, кажется. 'За миллиард лет до конца света', кажись, называлась эта вещь… Когда он её читал — не думал, что эта книга о его хромой судьбе, а оказалось — именно о нём. Тогда, на перроне, он испугался встать на данный судьбой путь — и теперь эта самая судьба жестоко мстит ему, предавшему свою мечту, отвернувшемуся от женщины, которая — единственная! — тогда в него верила и на которого надеялась. Поделом вору и мука, как гласит мудрая русская пословица…

Милая, милая Герди! Как же мне не хватает сегодня нежного взгляда твоих арийских, серо-стальных обычно, и небесно-голубых — очень редко, в те моменты, которые я помню наперечет — глаз! Как не хватает твоей уверенности в том, что он, ее мужчина, способен на все, что любое невозможное дело ему по плечу!

Тогда, в девяносто втором, многим его друзьям казалось — весь мир может оказаться у их ног; стоит только захотеть! Тогда он тоже, как и его товарищи — кинулся в занятие бизнесом, очень плохо себе представляя, что это такое на самом деле. Боже, какой херней они тогда занимались! Мальчишки, возомнившие себя матерыми коммерсантами…. Сегодня это смешно; тогда все это было всерьез — и даже больше, чем всерьез. Тогда все окружавшие его однокурсники были свято убеждены — и это убеждение он истово разделял — что нужно лишь успеть ухватить за хвост птицу удачи — и вот они, ожившие картинки из глянцевых журналов: шикарные машины, роскошные дома, ослепительные женщины, море, песчаные пляжи неестественно желтого цвета, обеды на террасах дорогих ресторанов, свежие лобстеры, мартини, сигары под коньяк…