Эра Броуна - [21]

– Ну как там наш Трутутушкин? – с фальшивой бодростью воскликнул Репнин в дверях. В груди у него захолонуло.

Жена зажимала себе рот рукой, пытаясь не расплакаться. Витек подбежал к отцу, тот привычным движением подбросил его в воздух и подхватил на руки. Сын захохотал довольно, а потом начал лепетать что-то непонятное и очень огорчался, что любимый папочка никак не реагирует на его рассказ. Речь Трутутушкина была совершеннейшей тарабарщиной – смесь каких-то вроде бы иностранных слов с мертворожденными гибридами типа «вморгайз», «сплюип» или «хох-р-тох».

Чисто умозрительно капитан понимал, что именно произошло с сыном, но в душе… Это был настоящий шок: Валера держал Витюху на руках и никак не мог отпустить, не мог сделать ни шагу и даже раскрыть рот, чтобы как-то успокоить жену.

Наконец Катя сама отобрала у него Трутутушкина. Мальчик, продолжая бормотать какую-то несвязицу, упорно сопротивлялся матери и наконец высвободился из ее рук (у Кати и сил-то не осталось удержать его), сполз на пол, подбежал к отцу, схватил его за рукав и потянул за собой. В голосе ребенка уже звучали слезы, ведь его не понимали. Репнин покорно поплелся следом…

Фермерское стадо коров-холмогорок, мирно пасущихся на зеленом косогоре, вдруг будто по чьему-то неслышному сигналу бело-черной волной дружно устремилось вниз, к дороге. Эта внезапная атака застала капитана врасплох. Жена испуганно прижала Витьку к груди, чтоб не видел этой жути. А Репнин судорожно пытался развернуть машину – колеса, как назло, забуксовали в грязи.

Коровы, разгоняясь под уклон, неслись все быстрее. Они словно хотели протаранить «ниву», столкнуть в канаву, растоптать к чертовой матери. А ведь репнинская машина вовсе не была раздражающего красного цвета и уж ничем не напоминала о похоронных процессиях, которые порой вызывают дикую ярость рогатых.

– Ну сделай что-нибудь! – закричала Катя, ударив собранными в щепоть пальцами мужа по затылку. Ее нервы давно были за пределом.

Коровьи морды с каждой секундой вырастали в размерах. Безумные зенки, раздувающиеся ноздри, пена, стекающая с губ. Они были уже совсем рядом… И тут «нива» все-таки выскочила из ямы, окатив переднюю корову грязью с ног до головы. Та, выкатив глаза, продолжала преследовать машину, но потом, конечно, отстала.

Возвращаясь на центральную усадьбу, Валера заметил на въезде в деревню двоих мужиков с охотничьими ружьями, остановился и спросил у них, что происходит с фермерским стадом.

– Аи, – махнул рукой мужик с красной повязкой на рукаве и смачно выругался. – С нашими коровами ненамного лучше. Правда, на ферме заперты, да уж все стойла разнесли. Скоро ворота сшибут. Похоже, взбесились – мяса теперь хотят. Жрут его, коли найдут, а их сразу выворачивает: желудок-то не приспособлен. И тут же снова… Жутко смотреть. Все ведь передохнут и кранты нашему бизнесу… А счас приходится караулить – как бы фермерские сюда налет не учинили. Уже на почтальоншу напали, да трех собак затоптали и загрызли. Такие дела…

Мир катится в пропасть, – подумал капитан, выезжая на проселок. От этой мысли отнюдь не пахло свежестью. И, спасаясь от нее, он полностью сосредоточился на управлении «нивой».

– Чего они тебе сказали? – уже слегка оправившись от испуга, осведомилась Катя. Трутутушкин задремал, положив голову ей на колени.

– Взбесились, – буркнул Репнин. – Передохнут скоро.

– А это не заразно?.. Я так на парное молочко надеялась…

– Не заразно. Даст бог, у старушек коровы в порядке. Только цена, понятное дело, подскочит…

Когда Витька заболел, Репнин уже знал, куда его надо везти. И хотя был в курсе, что поездка по сути бесполезна, даже заикаться не стал об этом. Как мог успокоил жену, мол, все будет хорошо, потом заставил ее напиться валерьянки, усадил обоих в «вольво» и повез в детский медцентр «Буратино».

К психиатрам образовались здоровенные очереди. Капитан выбрал самую большую – люди знают, к кому идти. Катя не стала возмущаться, тихо села на свободный стул, Валерий встал рядом.

Доведенные до последней крайности, мамаши и бабки еще больше заражались нервозностью друг от друга. То и дело начиналась беспочвенная ругань и истерики. А потом женщины дружно отпаивали «поплохевших» сердечно-успокоительным. Гомон стоял невероятный и говор – тоже… Мало кто обращал внимание на то, что дети, несмотря на общую издерганность и больничную атмосферу, чувствуют себя вполне комфортно. Трутутушкин, во всяком случае, явно повеселел.

Капитан же присмотрелся и прислушался: большинство детей (кроме откровенных «бук») хотели бы затеять общие игры – родители им, понятное дело, не позволяли. Но зато уж они могли всласть наговориться, страшно соскучившись по общению. Звучавшие слова, по крайней мере, на взгляд Репнина, принадлежали совершенно разным языкам: одни состояли из отдельных шипящих звуков, при произнесении других надо было цокать и присвистывать, третьи же следовало тянуть целую минуту, при этом яростно гримасничая, четвертые вовсе казались кошачьим мявом… И при этом, как ни парадоксально, дети прекрасно понимали друг друга. Не может это быть обыкновенной игрой, искусным притворством по принципу: «делай вид, что тебе все ясно»…