Эпоха завоеваний - [6]
Крайне интересен вопрос о том, каким образом эти перемены повлияли на жизнь людей и на организацию и культуру чрезвычайно разнообразных сообществ. При поверхностном наблюдении заметно возрастание однородности различных сторон жизни. Греческий язык стал lingua franca эллинистических царств в Азии и Африке и остался таковым в восточных провинциях Рима; он часто использовался в Италии и западных провинциях, особенно среди интеллектуалов и иммигрантов с Востока. В отдаленных землях распространились греческие и римские правовые институты. Культура в большинстве своих проявлений — от облика городов до одежды, от мужских бород до женских причесок, от стиля произведений искусства до форм ламп, освещавших ночную жизнь, от риторических техник публичного выступления до способов развлечения — демонстрировала поразительный уровень единообразия, следуя за тенденциями, рождавшимися в главных политических и культурных центрах.
Называть, как это принято, данные процессы культурного сближения «эллинизацией» для эллинизма и «романизацией» — для Империи было бы неверно. Эти термины предполагают одностороннюю связь между центром и периферией, в то время как развитие культурного койне (общей формы выражения) в течение «долгого эллинизма» стало результатом более длительных и куда более сложных процессов. Главными действующими лицами были не только носители политической власти, но и пересекавшие границы бродячие артисты, ораторы и поэты, солдаты и рабы, маги и толкователи снов. Увеличение мобильности в полиэтнических царствах и Римской империи привело к культурному сближению и слиянию религиозных идей, известному как синкретизм. Следовательно, когда в этой книге я использую термины «эллинизация» или «эллинизированный», я подразумеваю лишь принятие греческого языка и письма негреческим населением, учитывая тот факт, что под налетом общего наречия буйно цвели местные обычаи и различные формы самосознания. Греко-латинские, греко-египетские, греко-еврейские, латинско-арамейские и другие надписи на двух или трех языках — зримое выражение неувядающей культурной сложности. Живой взаимообмен между греками, местным населением Азии и Египта и позднейшими переселенцами из Италии постоянно преобразовывал культуру. Негреческий элемент лучше всего различим в религиозных практиках и личных именах, но определенно он присутствовал в целом ряде феноменов, начиная с мифов, исторической памяти и представлений о загробной жизни и заканчивая общественными устоями, погребальными практиками, одеждой, приготовлением еды и способом обработки земли.
Естественно, культурное многообразие было наиболее выдающейся чертой «мегаполисов» этого периода. Такие города, как Александрия, Антиохия, Афины, Эфес, Фессалоники, Коринф и Пергам, насчитывавшие от 100 000 до 1 млн жителей, нельзя сравнивать с современными мегаполисами с населением 10 млн человек или более. Но современникам они казались огромными. В начале III века до н. э. поэт Феокрит описывает реакцию двух женщин, приехавших из Сиракуз в Александрию и прогуливающихся по улице во время фестиваля:
Боги, какая толпа! Ах, когда бы и как протесниться. Нам через весь этот ужас! Без счета — ну впрямь муравейник[3].
Крупные, имеющие разнородное население города наподобие Александрии ставили перед своими обитателями целый ряд проблем, известных и нам: безопасность, напряженность между людьми разного происхождения, чувства обезличенности и одиночества, желание принадлежать какой-либо группе. Чем более ослаблялось участие жителей в политической жизни их городов, тем сильнее ощущалась потребность компенсировать эту утрату участием в сообществах другого рода — религиозных, профессиональных или иных.
На некоторые из этих потребностей, совсем как и в нашем мире, отвечали «новые религии», обещавшие защиту при жизни и блаженство после смерти. В греческую среду вносились и приспосабливались к ней экзотические культы, предписывавшие своим ревнителям организовываться в добровольные ассоциации; доступ в них был одновременно и ограничен, так как требовал инициации, и свободен, ибо обычно они были открыты для всех независимо от происхождения, пола и социального статуса. Религиозные и иные добровольные ассоциации давали своим членам чувство сопричастности.
Несмотря на господствующее положение царств и крупных федеративных государств, главной ареной политической, общественной и религиозной жизни оставался полис. Ни в какой другой период греческой истории, даже во время Великой греческой колонизации VIII–VI веков до н. э., не основывалось столько новых городов, как в конце IV–III веке до н. э. Старые и новые полисы, а затем — римские колонии, создававшиеся в Греции, Малой Азии и на Ближнем Востоке с конца I до начала II века н. э., обладали определенным суверенитетом и широким самоуправлением. Но этот суверенитет урезался: сначала — вмешательством царей, после 146 года до н. э. — созданием римской провинциальной администрации, а затем — вездесущей фигурой римского императора. Хотя города сохранили ряд политических институтов, позволявших гражданам участвовать в принятии решений — таких как народное собрание, — они становились все более зависимы от вкладов богатых благотворителей. Это наряду с прямым вмешательством царей и римских властей в пользу олигархических кругов постепенно превратило города из умеренных демократий, в которых богатым приходилось договариваться о своей власти с гражданами, соперничать со своими конкурентами за должности и отчитываться перед народом, в олигархии, где политические права и власть зависели от имущественного ценза. Это противоречие между номинальным суверенитетом и участием народа в управлении, с одной стороны, и реальной властью — с другой, знакомое современным демократиям, привело к принятию элитами, а также и царями театрализованного поведения, целью которого был поиск баланса между показной любезностью и надлежащей дистанцией. Такое поведение похоже на современный популизм. Периодические бунты должников, неимущих, не столь привилегированных и дискриминируемых не приводили к реформам. Власть «знати» не ставилась под сомнение до тех пор, пока она старалась тратить часть своего богатства на то, что сегодня мы назвали бы «общественными расходами». Общественные отношения «долгого эллинизма» основывались на сложных формах обоюдности.
