Эпоха Плантагенетов и Валуа. Борьба за власть (1328-1498) - [8]
Процветающие представители этой группы, владевшие несколькими замками и поместьями, были ближе к наименее состоятельным графским родам, чем к гораздо более бедным по сравнению с ними рыцарям и оруженосцам, составлявшим большую часть мелкой знати, многие из которых вели жизнь, едва ли отличавшуюся от жизни их держателей, за исключением того, что сами не обрабатывали принадлежавшую им землю. Мы пока не располагаем возможностями для подробного изучения этой социальной группы на всей территории Франции. Однако исследование графства Форез показывает, что его граф располагал доходом 2400 ливров. Из числа оставшихся в графстве 215 знатных фамилий два или три крупных барона (владевших несколькими замками и довольно обширными земельными угодьями) имели доход от 200 до 400 ливров, а годовой доход владельцев единственного замка (таких в графстве было около 20) составлял от 20 до 100 ливров. Огромное число прочих знатных семейств довольствовались годовым доходом в 5 ливров, получаемым с небольших имений, не превосходивших размерами крупные крестьянские наделы, и немногочисленными рентами и десятинами, выплачиваемыми окрестными держателями. Войти в круг местной знати не составляло особого труда. Формально все сыновья знатных семейств сами являлись носителями знатного титула, и этот статус мог быть пожалован кому-либо только королем или принцем крови; однако так обстояли дела лишь с точки зрения закона. В Форезе знатные семейства вырождались, либо из-за отсутствия наследников, либо по причине крайней бедности, и за сто лет их число могло сократиться вдвое. Их место занимали выходцы из самых разных слоев общества — легче достигали этого графские вассалы и чиновники, с большим трудом — купцы или горожане; в значительной мере местная знать пополнялась за счет юристов и, прежде всего, за счет разбогатевших крестьян. Для того, чтобы эти люди могли именоваться «domicelli», не требовалось никакого формального акта или документа, подтверждающего их принадлежность к благородному сословию: достаточно было признания со стороны местной знати.
И все же, несмотря на явные различия в размерах состояния и занимаемом положении, знатные семейства были связаны взаимными обязательствами, рядом привилегий, отличавших их от других социальных категорий, и определенным образом жизни. Прежде всего, их объединяла благородная воинская служба, присущее рыцарю мастерство ведения конного боя в тяжелых доспехах с копьем и мечом, а также доход, необходимый для приобретения соответствующего снаряжения. Рыцарский образ жизни также предполагал особый род благородного поведения, обязанность соблюдать признанное в ту эпоху «право оружия» как на поле битвы, так и на турнирном ристалище. Хронисты этого периода — Фруассар, Монстреле, Ваврен, если упомянуть лишь некоторых, — неоднократно повествуют о войнах, в которых принимали участие феодалы, сопровождая их описание бесценными для нас комментариями, проливающими свет на интересы и предрассудки знати. Самосознание благородного сословия — самосознание привилегированного класса — нашло отражение в их гербах, о нем с пафосом говорили эмблемы, изображаемые на щитах и печатях. Мы можем видеть дошедшие до наших дней «свитки гербов» — манускрипты, в которых перечисляются рыцари, принимавшие участие в каком-либо турнире или военном предприятии, с цветными изображениями геральдических фигур, украшавших оружие, которым те сражались.
Между различными слоями общества не было четко определенных границ. Даже положение крестьянства не было статичным и повсеместно одинаковым. В отличие от Англии, где этот процесс еще не был завершен, во Франции к началу XIV века большинство землевладельцев отказались от непосредственной обработки принадлежавших им обширных угодий и вместо этого стали собирать ренту с держателей. Трудовая повинность, заключавшаяся в работе в маноре в качестве платы за пользование крестьянским наделом, повсеместно была заменена оплачиваемой работой в сочетании с рентой. Серваж почти исчез в северных областях Франции, но в других районах он еще сохранял свое значение, и в некоторых местах — как, например, в окрестностях Парижа и в Борделе — наблюдались резкие контрасты. Судьбы крестьянства были столь же многообразны, как и судьбы знати.
Одни семьи сохранили личную независимость, другие — нет. Некоторые крепостные добивались определенного успеха, арендуя часть хозяйских земель, и с пользой вкладывали свой труд. Положение многих крестьян, формально считавшихся независимыми, было гораздо худшим. Между преуспевающим лично свободным арендатором, собирающим ренту и сделавшим уже первый шаг на пути к благородному титулу, и зависимым крестьянином, отрабатывающим трудовую повинность в маноре своего господина и имеющим всего-навсего крошечный собственный надел, пролегала гигантская пропасть. Однако это только два полюса жизни непривилегированного класса, между которыми — огромное пространство, открытое для многочисленных вариаций.
В сердце королевства, по крайней мере, с точки зрения географии, находился Париж, и Иль-де-Франс, подобно магниту, притягивал к себе как близлежащие, так и некоторые весьма отдаленные провинции. Политический и культурный центр, притом едва ли являвшийся крупным промышленным или коммерческим городом, Париж был тем не менее ядром региона, снабжавшего его всем необходимым для удовлетворения нужд растущего двора и бюрократии, и также огромной и разношерстной толпы студентов Университета. Для удовлетворения запросов этих слоев городского населения появилось множество мастерских, производивших самые разнообразные товары: от простейших предметов обихода до цветного стекла, музыкальных инструментов и иллюстрированных манускриптов. На фоне других французских городов Париж, как и весь Иль-де-Франс, казался густо населенным. Плотность населения в этом регионе в четыре раза превосходила среднюю плотность населения в королевстве, и даже если не считать Парижа, она все равно была в два раза выше, чем в других областях Франции. Как и в случае крупных городов в Италии — например Генуи — это не было исключительным явлением: ведь крепостные стены большинства городов Северной Европы, в том числе и Парижа, охватывали значительную часть прилегающей сельской местности. На островах заросшей ивняком Сены располагались сады и огороды, и долго оставалась не застроенной пустошь Пре-о-Клер, где часто устраивали турниры. Южнее простирались угодья Сен-Жермен и узкие улочки Сен-Сюльпис, терявшиеся в виноградниках. Виноградарство было важной отраслью во всем Иль-де-Франсе, этот же район обеспечивал город хлебом и другими сельскохозяйственными продуктами; более отдаленные области тоже принимали участие в снабжении Парижа: Пикардия (зерном), Бон (вином), Перш (скотом) и, в трудные годы, Нормандия (сеном, яблоками, зерном) — продукты доставлялись на вьючных мулах или по рекам на лодках. Король и королевский двор в Иль-де-Франс могли найти все, что они только могли пожелать, и не в последнюю очередь, лучшую на всю страну охоту, служившую им главным развлечением. В течение долгого времени этот процветающий регион притягивал переселенцев из более скудных районов Франции, но вместе с тем единство Иль-де-Франса было обусловлено существованием Парижа, местной столицы, ставшей столицей королевства. Капетинги создали Париж, и Париж, в свою очередь, создал французскую монархию.
Монография посвящена актуальной научной проблеме — взаимоотношениям Советской России и великих держав Запада после Октября 1917 г., когда русский вопрос, неизменно приковывавший к себе пристальное внимание лидеров европейских стран, получил особую остроту. Поднятые автором проблемы геополитики начала XX в. не потеряли своей остроты и в наше время. В монографии прослеживается влияние внутриполитического развития Советской России на формирование внешней политики в начальный период ее существования. На основе широкой и разнообразной источниковой базы, включающей как впервые вводимые в научный оборот архивные, так и опубликованные документы, а также не потерявшие ценности мемуары, в книге раскрыты новые аспекты дипломатической предыстории интервенции стран Антанты, показано, что знали в мире о происходившем в ту эпоху в России и как реагировал на эти события.
Среди великого множества книг о Христе эта занимает особое место. Монография целиком посвящена исследованию обстоятельств рождения и смерти Христа, вплетенных в историческую картину Иудеи на рубеже Новой эры. Сам по себе факт обобщения подобного материала заслуживает уважения, но ценность книги, конечно же, не только в этом. Даты и ссылки на источники — это лишь материал, который нуждается в проникновении творческого сознания автора. Весь поиск, все многогранное исследование читатель проводит вместе с ним и не перестает удивляться.
Основу сборника представляют воспоминания итальянского католического священника Пьетро Леони, выпускника Коллегиум «Руссикум» в Риме. Подлинный рассказ о его служении капелланом итальянской армии в госпиталях на территории СССР во время Второй мировой войны; яркие подробности проводимых им на русском языке богослужений для верующих оккупированной Украины; удивительные и странные реалии его краткого служения настоятелем храма в освобожденной Одессе в 1944 году — все это дает правдивую и трагичную картину жизни верующих в те далекие годы.
«История эллинизма» Дройзена — первая и до сих пор единственная фундаментальная работа, открывшая для читателя тот сравнительно поздний период античной истории (от возвышения Македонии при царях Филиппе и Александре до вмешательства Рима в греческие дела), о котором до того практически мало что знали и в котором видели лишь хаотическое нагромождение войн, динамических распрей и политических переворотов. Дройзен сумел увидеть более общее, всемирно-историческое значение рассматриваемой им эпохи древней истории.
Король-крестоносец Ричард I был истинным рыцарем, прирожденным полководцем и несравненным воином. С львиной храбростью он боролся за свои владения на континенте, сражался с неверными в бесплодных пустынях Святой земли. Ричард никогда не правил Англией так, как его отец, монарх-реформатор Генрих II, или так, как его брат, сумасбродный король Иоанн. На целое десятилетие Англия стала королевством без короля. Ричард провел в стране всего шесть месяцев, однако за годы его правления было сделано немало в совершенствовании законодательной, административной и финансовой системы.
Владимир Александрович Костицын (1883–1963) — человек уникальной биографии. Большевик в 1904–1914 гг., руководитель университетской боевой дружины, едва не расстрелянный на Пресне после Декабрьского восстания 1905 г., он отсидел полтора года в «Крестах». Потом жил в Париже, где продолжил образование в Сорбонне, близко общался с Лениным, приглашавшим его войти в состав ЦК. В 1917 г. был комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте и лично арестовал Деникина, а в дни Октябрьского переворота участвовал в подавлении большевистского восстания в Виннице.
Перед читателем книга об истории одной итальянской семьи — династии Сфорца. Сфорца были воплощением идеала Николо Макиавелли — прекрасные воины, ловкие интриганы, они любой ценой добивались своей цели, не останавливаясь перед убийством, не различая друзей и соперников. На фоне раздираемой распрями Италии, где зарождалось великое культурное движение Ренессанса, династия обретала власть и могущество. Сфорца прошли путь от простых воинов-наемников, кондотьеров, до державных правителей славного города Милана.
Известный итальянский историк Джина Фазоли представляет на суд читателя книгу о едва ли не самом переломном моменте в истории Италии, когда решался вопрос — быть ли Италии единым государством или подпасть под власть чужеземных правителей и мелких феодалов. X век был эпохой насилия и бесконечных сражений, вторжений внешних захватчиков — венгров и сарацин. Именно в эту эпоху в муках зарождалось то, что ныне принято называть феодализмом. На этом фоне автор рассказывает о судьбе пяти итальянских королей, от решений и поступков которых зависела будущая судьба Италии.